Чужеземцев-путешественников, повествует С. Цвемер, попадавших на Бахрейн, интересовали жемчужная ловля, источники пресной воды, могильные курганы и руины строений древней цивилизации в местечке А’али. Бахрейнцы называли эти строения «домами первых людей» (буйут ал-аввалин) (11).
Местоположение самого местечка А’али, скрытого песчаными холмами, обозначали, по словам С. Цвемера, дымы, шедшие из труб все еще работавших во времена его пребывания на острове огромных печей тамошних гончарных и медеплавильных мастерских (одна из таких печей, обнаруженная при раскопках археологами, датируется V в. до н. э.). На южной и западной окраинах А’али, возвышались могильные холмы. Некоторые из них — высотой до 40 футов (более 12 метров).
Французский ассириолог Ю. Опперт (Jules Oppert), сообщает своему читателю С. Цвемер, первым из европейских ученых величал Бахрейн (Дильмун в прошлом) древнейшей цивилизацией бассейна Персидского залива.
Помимо богатых жемчужных отмелей и развитого гончарного производства, славился Бахрейн и своими ткачами. Шерстяные бахрейнские накидки и паруса для судов пользовались на рынках Аравии повышенным спросом.
На Бахрейне, как следует из заметок С. Цвемера, долгое время была в ходу — и он тому свидетель — медная монета с примесью серебра, отчеканенная году где-то в 920-м, еще при карматах, хозяйничавших на Восточном побережье Аравии с конца IX по конец XI веков. Арабы называли ее словом «тавила», что значит «длинная». Попадались на глаза в лавках и еще более древние монеты, золотые и серебряные. Надпись, выгравированная на одной из них, содержала, следующую, понравившуюся С. Цвемеру, надпись, взятую, как ему поведали аравийцы, из свода мудрых наставлений их предков: «Честь человеку рассудительному, здравому и в желаниях умеренному. Позор человеку горделивому». Торговцы на местных рынках, замечает миссионер, принимали любые денежные знаки: от «монет карматов» и луидоров Марии Терезии до рупий индийских и денег персидских, португальских и турецких.
Центром мира у бахрейнцев, рассказывает С. Цвемер, слыл Бомбей. Бахрейнец, побывавший в Бомбее, воспринимался его соплеменниками, как человек, «познавший мир». Мальчишки из состоятельных семей мечтали попасть в Бомбей на учебу. Тесные связи Бахрейна с Индией вообще и с Бомбеем в частности, привнесли, по наблюдениям С. Цвемера, в речь бахрейнцев много индийских слов, также, кстати, как и персидских. Надо сказать, что персидский язык на Бахрейне был тогда в широком употреблении. Объяснением тому — проживавшая на Бахрейне крупная и влиятельная колония персов, их роль и место в торговле и аграрном хозяйстве Бахрейна (12).
Знаменитый исследователь Аравии, датский археолог Джеффри Бибби, проводивший раскопки на Бахрейне (50-ти могильных холмов в Са’аре, А’али и Умм-Джидаре), пишет в своей увлекательной книге в «Поисках Дильмуна» об обнаруженных на этом острове остатках древнего портового города с небольшим храмовым комплексом, напоминающим по форме знаменитые зиккураты Месопотамии.
Бахрейн, отмечает Джеффри Бибби, — это крупный центр морской торговли прошлого «Острова арабов». Товары, шедшие в земли Северо-Восточной Аравии из Индии, прежде всего «рис, древесина и ткани в кусках», поступали туда транзитом через Бахрейн. Южный Неджд, к примеру, получал таким путем рис и сахар, а также йеменский кофе. Особое место в бахрейнской коммерции, обеспечивавшей процветание острова, занимала торговля предметами роскоши, в том числе благовониями из Южной Аравии, а также медью из Магана (Омана).
Интересные заметки о Бахрейне второй половины прошлого столетия оставил фоторепортер и кинодокументалист Ален Сент-Илер, посещавший остров в 1964 году. Прилетели мы туда с моим помощником из Бейрута, рассказывает он, — на самолете кувейтской компании Middle East Airlines, единственном в то время авиационном перевозчике, совершавшем рейсы в арабские княжества Персидского залива. Приземлившись, самолет остановился у «маленького барака». Он-то, как оказалось, и был «международным аэропортом» Бахрейна. Когда двери открыли, и мы подошли к выходу, то ощущение было таким, что напротив, развернув в нашу сторону включенные двигатели, стоял другой самолет. Ибо то, что дохнуло на нас снаружи, сполна походило на то, что вырывается из выхлопных сопел работающего двигателя.
Покинув «аэропорт» и усевшись в одно из местных «такси», представлявшее собой битый-перебитый автомобиль, сказали водителю, что хотели бы повстречаться с правителем Бахрейна. В наши дни это кажется невероятным. Но тогда, в начале 1960-х, такая просьба, как явствует из воспоминаний кинодокументалиста, нисколько таксиста не смутила. Въехав в Манаму и сделав несколько звонков по телефону из попавшихся на пути кофеен, продолжает Ален, он подвез нас к красивому дому с большими деревянными резными воротами в ограде. Из них вышел опрятно одетый мужчина, брат правителя, как выяснилось позже, шейх Ахмад ибн Сальман Аль Халифа. Поздоровавшись и поинтересовавшись целью нашего приезда на Бахрейн, он заявил, что с этого момента мы — гости эмира, и что завтра он нас непременно примет.
Действительно, на следующий день, повествует Ален, их доставили во дворец эмира — Рифа’-эль-Харби. Там проходил маджлис, встреча правителя с подданными. У дверей при входе во дворец стояли несколько сокольничих шейха с ловчими птицами на руках. В холе дворца уже находилось человек пятьдесят. Кинематографистов провели в небольшую комнату, где угостили чаем и кофе. Вскоре прибыл и шейх ‘Иса. Сразу же проследовал в помещение для маджалисов, куда пригласили и их группу. Так, пишет Ален, мы и познакомились с одной из древних традицией аравийцев. Согласно обычаю тех мест, унаследованному от предков, любой бахрейнец, вне зависимости от его родоплеменного статуса, мог пожаловать во дворец на ежедневно проходившую там по утрам встречу (маджлис) правителя с народом. И прилюдно изложить ему свою проблему и высказать просьбу.
По окончании маджлиса шейх ‘Иса, со слов кинодокументалиста, принял и их группу. Голову его покрывал бедуинский платок, удерживаемый широким плетеным обручем (игалом) из золотых нитей. За поясом красовался ханджар, аравийский кинжал, с впечатляющими по убранству рукояткой и ножнами.
С разрешения шейха Ален и его помощник посетили места жемчужной ловли. Воду, чтобы утолить жажду во время «жемчужной охоты», сообщает он, ловцы зачастую брали из ключей, бивших со дна моря, ибо она, по их утверждению, лучше утоляла жажду. Экипировку ныряльщика, нисколько, похоже, не изменившуюся за столетия, составляли зажим на носу, специальный нож, кожаные «чехольчики», закрывавшие кончики пальцев, восковые пробки в ушах, да сумка-плетенка на талии для сбора раковин (13).
Поделились своими впечатлениями о Бахрейне XIX и начала XX столетий и побывавшие на нем россияне — путешественники, ученые и дипломаты. С легкой руки Алексея Федоровича Круглова (1864–1948), исполнявшего должности секретаря и драгомана консульства Российской империи в Багдаде (1890–1895), земли Бахрейна и других шейхств (княжеств) Прибрежной Аравии, население которых занималось ловлей жемчуга (нынешние Кувейт, Катар, ОАЭ), стали называть в России «Жемчужным поясом Аравии».
В сезон лова жемчуга, докладывали российские дипломаты, у островов Бахрейнского архипелага собирались «жемчужные флотилии» из всех земель Прибрежной Аравии. Большая часть улова «попадала в руки ростовщиков-индусов и перепродавалась ими в Бомбей» (14).
