так же ничего не говорили. Единственное, что заметил Гена, так это то, что отсутствует два европейских канала. На их месте были серые мушки.
На кухне, Гена собирал собойку. Катя возилась с Савой. Он накладывал котлеты и думал: «Что если цифры не врут и ему осталось жить две недели?» От этих мыслей по спине пробежала не хорошая дрожь. «Что если это так, чем ему тогда заниматься? Как быть?» С каждой новой мыслью Гена испытывал сильнейший дискомфорт. «Катя, Савка, у них ведь никого нет. А у меня нет никого, кроме них. Катюша, милая моя, совсем без родителей, а моим плевать на меня и внука. Что с ними будет? А что мне делать? Как жить?.. Цифры ничего не значат. Цифры. Ничего. Не. Значат.» – пытался успокоить себя Гена. Но у него ничего не получалось. Ему было страшно, до ужаса, противный голос внутри продолжал укреплять в нём страх.
«Ты даже не пожил толком, тебе всего двадцать восемь лет и через две недели ты умрёшь!»
«Умрёшь!»
«Нет!»
«Они останутся одни!»
«Нет! Да заткнись ты!»
Гена махнул буйной головой. Сердце колотилось, как отбойник. От страха потемнело в глазах. У голоса получилось, блок был сломан, плотина рухнула и поток начал выносить плохие мысли. Гена запаниковал. Как в детстве, когда он пришёл поздно со школы и отец сказал, что выпорет его за это. Папа шёл на него с зажатым в руке ремнём. Маленький Гена чувствовал ещё не причинённую боль, некуда было бежать, некуда спрятаться. Вот он, ремень, сейчас Гену ударят, он навис над ним, зажатым в угол между диваном и столом. Всё что осталось у него это крик и слёзы. Гена плачет и кричит, он не хочет получать ремня, он хочет, чтобы папа не бил его. Но папа бьёт, и в этот момент мозг взрывается миллиардом ярких искр. Удар за ударом. Ремень касается его спины, оставляет жгучий след боли. Нет ей конца и нет конца наказанию. Гена чувствует, как смерть, будто его отец, надвигается. Неизбежная, как удар ремня.
Две недели… Боже… Я не хочу умирать! Не хочу! Боже! Нет!
Гена стоял, трясясь над пластиковым контейнером, и из глаз падали слёзы, прямо в еду. Стало трудно дышать. Гена отошёл от кухни и сел на табуретку. Положил локоть на стол, провёл рукой по волосам. Слёзы перестали идти, но следы от них остались. Катя застала его в таком положении, подошла, нежно провела по волосам ладонью.
– Милый, ты чего?
Она была так близко, растерянная, маленькая и такая хрупка, такая родная, такая любимая…
Гена, схватил медвежьими лапами Катю, прижал к себе, спрятал лицо в животе. Катя стояла ошеломлённая, смотрела на макушку мужа, гладила по волосам.
– Зайчик, что случилось? – спросила Катя.
– Цифры, Кать, цифры, они…
– Они ничего не значат! Ты же слышал. Это просто галлюцинации, нас отравили, милый, ну ты чего?
– А вдруг это всё правда? Вдруг цифры значат? Что тогда? Ты же их видела, мне совсем не много осталось!
– Не говори глупости. Ничего тебе не немного осталось. Ещё меня переживёшь!
– Не говори так!
– Это ты не говори глупости! Ничего с тобой не случится! Всё будет хорошо.
Катя слегка успокоила Гену. Он отпустил и посмотрел снизу. Сказал:
– Я вас очень люблю, Кать, я не знаю… если это всё правда, как вы без меня?
– Замолчи! – сказала Катя. Глаза заслезились. – Не говори так! Ничего с нами не случиться! Ты будешь жить! Цифры ничего не значат!
Гена молчал. Катя заплакала. В голове у Гены рождались и умирали многие мысли, но одна, самая гадкая, не желающая умирать, крепла и набирала силу. А что, если значат?..
Поцеловав жену в живот Гена поднялся. Чмокнул Катю в щёку. Через силу улыбнулся. Жена, с мокрыми глазами, будто маленькая девочка, которой папа не купил мороженное, молча наблюдала за передвижениями мужа. Гена сложил собойку. Упаковал всё в рюкзак. Вышел в прихожую. Катя осталась на кухне.
– Всё хорошо, Кать, – сказал Гена обуваясь. – Ты права. Цифры ничего не значат. Не скучай. Ещё две ночки и буду весь твой.
Катя шмыгнула носом, улыбнулась. Вышла из кухни и подошла к мужу, который уже накидывал здоровенную чёрную куртку, будто медвежью шкуру. Погладила великана по бородатой щеке, поднялась на цыпочки, чмокнула.
– Удачи, солнце, – сказала Катя.
– Я люблю тебя, поцелуй Савку, – сказал Гена.
– Обязательно.
Гена на секунду задержался в проёме. Посмотрел в лицо Кати. Маленькое, с еле заметными веснушками.
– Я люблю тебя… – сказал Гена.
– И я тебя люблю, – сказала Катя.
Гена шёл на работу. Снег хрустел под подошвой. Холодный ветер пытался заморозить лицо. Гена думал. Мысль, уже окрепшая и набравшая силы, заставила принять решение. Он не желал проверять, значат ли что-нибудь цифры или нет. Если ему осталось две недели… если через две недели он умрёт, то эти последние дни он проведёт с семьёй.
Отработав ночную смену, Гена переоделся, но завод покидать не спешил. Он поднимался на второй этаж к начальнику, чтобы обсудить с ним одно дело. Александрович был нормальным мужиком и всегда хорошо отзывался о нем, так что Гена был уверен, что он войдёт в его положение.
Постучав в дверь кабинета начальника, Гена, не дожидаясь разрешения, вошёл. Александрович сидел за длинным лакированным столом и разговаривал по телефону:
– Да и скажи ему что бы связался с Елизаровым по поводу брака, у нас в этом месяце завал какой-то, ещё учёные эти… Кирилов? – отвлёкся начальник. – Тебе чего?
– Александрович, я к вам по серьёзному делу.
– Подожди… Люда, скажи ему что бы зашёл ко мне. Да… Потом, сейчас не могу у меня люди. Всё давай, – сказал он и положил трубку. – Жалуйся.
– У меня к вам просьба одна. У нас ведь сейчас на спинах цифры, сами знаете какие, так вот… – сказал Гена и собрался повернуться спиной к начальнику.
– Только не нужно вот этого, – остановил Гену начальник. – Мне какое дело?
– Это напрямую связано с моей просьбой, иначе вы не поймёте.
– Твою же… Ладно, показывай.
Гена повернулся спиной, и начальник увидел зелёную полоску чисел.
– Ну и чего ты от меня то хочешь? Сказано же, что цифры ничего не значат.
– В этом то и дело. Значат, не значат, у меня уверенности в этом нет никакой. Я хочу за свой счёт взять две недели.
Начальник, услышав просьбу, секунд тридцать помолчал. Затем поднял брови и опустил. Выпустил воздух. Хриплым басом сказал:
– Ох Кирилов… Сядь, – он указал рукой на расположенные вдоль стола
