что ты ответишь.
М и р е к (приближаясь). Извините, но нужно расходиться. В гестапо стали быстрее поворачиваться.
Г у с т а. Береги себя, Юльча. Береги. Обещаешь? Ты скоро дашь знать о себе?
Ф у ч и к. Да, да. Ты же знаешь. Только не вздумай искать меня сама. Ну… (Целует ее).
Г у с т а. Юльча, родной! Что бы ни случилось с нами, что бы ни ждало нас впереди, помни всегда: я благодарна тебе за всю нашу жизнь.
Ф у ч и к (прощаясь). А я — тебе, моя девочка. У нас все еще впереди, Густинка.
Фучик и Густа уходят в разные стороны. Несколько секунд сцена пуста. Появляются Б э м и Ф р и д р и х, оба в черных костюмах гестапо.
Б э м (оглядываясь). Хорошо! Хорошо! Прекрасный, редкий город. Чудесные бульвары и парки с уголками для интимных свиданий. И в воздухе уже весна. Вы чувствуете ее дыхание, Фридрих? Ничего вы не чувствуете!
Ф р и д р и х. О, я знаю, почему вам сегодня все так нравится, господин комиссар.
Б э м (остановившись перед статуей). Какая необыкновенно тонкая работа и, заметьте, отличного старого мастера. Какой вкус, какое знание тела.
Ф р и д р и х. Кусок обыкновенного чешского мрамора. Под прикладом разлетится не хуже другого.
Б э м (смеется). И в таком взгляде есть свой смысл!
Появляется ж е н щ и н а с г р у д н ы м р е б е н к о м.
(Подходит к ней). Не бойтесь, пани, дети очень любят меня, и я им плачу взаимностью. Чудесный малыш, просто картинка! (Возвращается к Фридриху). Скажите спасибо, Фридрих, что я остановил здесь машину. Люблю после ночной работы подышать свежим воздухом. Подозреваю, что вы не знаете, как пахнут цветы в пражских парках.
Женщина испуганно уходит.
Ф р и д р и х. Нет, и не скрываю этого. И по городу даже летом езжу в закрытой машине. Меня мутит, господин комиссар, от одного вида чехов, свободно гуляющих по улицам. Я предпочитаю их по крайней мере в наручниках. Чехия без чехов — вот это по мне!
Б э м. Ну, это уже неумно, Фридрих. У них есть полезные для нас руки. Главных заправил из ЦК партии коммунистов мы срезали под корень. И от этой операции им никогда, понимаете, никогда не оправиться. Несколько осиных гнезд коммунистов на заводах мы выжгли без лишних сантиментов и будем продолжать эту дезинфекцию до конца! Кто же остается? (Иронически). Народ? Что такое народ? Стадо! Отберите у него вожаков, и…
Ф р и д р и х. И тогда можно загонять в стойло?
Б э м. М-м, нет, не так это просто, Фридрих. Всюду в Европе мы слышим: чехи! болгары! французы!.. Ерунда! Мы должны внушить им, что во времена нового порядка не так уж важно, как называться. Границы — ветошь, которую давно пора бросить на помойку. Отныне в Европе есть только один образ мысли — наш!
Ф р и д р и х (положив руку на кобуру пистолета). А доказательства спрятаны здесь!
Б э м. Да. Но одного этого мало. Стреляйте в вожаков и отравляйте стадо. Внушайте ему упорно и искусно, врите им каждый день, день за днем одно и то же, и эти двуногие скоты постепенно поверят в то, что ваша ложь — это их правда! Разоружайте людей задолго до того, как они потянутся к оружию. Вы видели, Фридрих, младенца на руках у этой чешки? Мы не дадим ему вырасти чехом, нет! С первым проблеском сознания мы научим его не мыслить, не рассуждать, а выполнять, только выполнять! Только выполнять!
Снова слышны звуки оркестра немецкой воинской части.
Запомните, Фридрих: мы здесь не на год и не на два, мы здесь — навсегда.
Оба гестаповца стоят вытянувшись, провожая взглядом проходящих по улице солдат.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Второй занавес опущен. Перед ним на авансцене — Л и д а П л а х а, хрупкая девушка девятнадцати лет с насмешливым, озорным взглядом. Она с увлечением чистит поднос и негромко напевает русскую песню «Партизанка». Появляется М и р е к. Заметив Лиду, он на цыпочках сзади подходит к ней, закрывает ей глаза руками.
Л и д а. Кто это? (Высвободившись). Мирек! Мирек… Ты? (Радостно смеется).
М и р е к. Наш зяблик уже с самого рассвета подает голос! Здравствуй, Лидушка!
Л и д а (влюбленно). Мирек! Ты! Наконец-то…
М и р е к. Ох, и соскучился я по тебе, моя хорошая. А ты? Только правду!..
Л и д а (надувшись). И не подумала. Пропадает где-то по неделям, а потом является ни свет ни заря. Хорош! А что это вы там прячете за спиной, пан Мирек? (Пытается заглянуть).
М и р е к (протягивает букет цветов). Это тебе, Лидушка. Не сердись только.
Л и д а. А, это вы меня задобрить хотите, господин дипломат?
М и р е к. Ну, как угодно. Могу оставить себе на память.
Л и д а. Нет, нет, цветы я все-таки возьму. (Выхватывает цветы).
Оба засмеялись.
М и р е к. То-то! (Серьезно). Ну, как там наш Юльча? Здоров? Встал уже?
Л и д а. Нет. Ему сегодня опять было плохо. Рецидив малярии. Не спал всю ночь, заснул только на рассвете.
М и р е к. Вот беда. А мне его срочно нужно повидать.
Л и д а. Нельзя. И думать не смей. Вот чего ты подлизывался! Ну, а пока извольте, господин дипломат, отчитаться, где вы пропадали без моего разрешения целую неделю. Ну! Иначе и на порог не пущу.
М и р е к. Ну и характерец! Ну ладно, слушай. (Садится рядом с Лидой на корточки). Только ему кое о чем ни звука. Почему, сейчас поймешь. Юлиус посылал меня в Кладно, на шахты, восстановить связь с нашими ребятами. Что тут сказать? Ну, в общем дело для меня нехитрое, раз особенной опасности нет. Нашел, конечно, кого нужно было, все разузнал, и через два-три дня можно было бы и возвращаться…
Л и д а. Да, да! Но тут?..
М и р е к. Но тут я узнаю, что завтра на шахты приезжает сам окружной комиссар гестапо. Редкая дрянь, все там в Кладно от него стонут. Ну, я и решил подождать его.
Лида зачарованно смотрит на Мирека.
Залег я с пистолетом в канаве возле дороги. Ночь, гроза, дождь хлещет вовсю, темень такая, что и руки своей не вижу. Лежу час, два, четыре, все ничего. Нет и нет. Потом только догадался, в чем дело. Понимаешь, какая досада! Я ждал его на одной дороге, а он покатил по другой. Словно чуял, что смерть его караулит. Эх, не повезло!
Л и д а (восхищенно). Мирек, какой ты у меня отчаянный! И я хочу стать такой храброй, бесстрашной… Такой, как в русской песне о партизанке поется. Вот, послушай…
Поет сначала сама, потом Мирек подхватывает.
Это меня Юльча научил. Ну, пойдем, нужно ему завтрак приготовить. И ты, наверное, проголодался. (Тянет Мирека за руку).
Уходят, напевая «Партизанку».
Поднимается второй занавес. Внутренняя часть квартиры в доме на окраине Праги. В окна видны деревья в ярком летнем цветении. Письменный стол завален бумагами. Из-за
