А потом (Филипп не понял, как это получилось) она ушла к себе в комнату спать. Вот так: сначала вино, медленный танец и ее лицо с вампирской улыбкой — так близко, что обжигает дыхание…
— Филипп, мне кажется, я сейчас не выдержу. У меня больше нет сил…
— Мне тоже так кажется, дорогая… Пойдем.
— Да, пойдем! Ведь это наверху?
— Конечно. — Он уже представлял ее извивающейся от наслаждения в своих руках, он уже мысленно расставил в очередности все варианты и позы, которые, как ему казалось, вызывали у женщин наибольшее предпочтение, а потом…
А потом — пустая гостиная, запертая дверь на втором этаже и прощальная реплика через замочную скважину:
— Пока. Я жутко благодарна тебе, все действительно было превосходно! Но теперь мне пора спать.
А может, он сам проспал весь процесс? То есть женщина говорит, что все было великолепно, при этом закрывает дверь: значит, она говорит про секс, который между ними уже произошел. А про что еще так можно сказать? Только почему он, Филипп, чувствует себе неудовлетворенным и в то же время опустошенным? И почему Луциан смотрит с этаким гаденьким пониманием в глазах? Сам-то последний раз ходил по кошкам года три назад, вот и злорадствует…
А утром, когда он варил себе кофе и проклинал свою доброту вместе с доверчивостью, Селин вышла уже в куртке, с сумкой на плече. Она молча и решительно пересекла кухню, поцеловала его, словно они были любовниками уже сто лет, и бросила с порога:
— Прости. Но мне показалось, что ты сам сомневался, стоит ли это делать. К тому же я не сплю с первыми встречными.
После этого Селин исчезла навсегда. А он так и стоял с разлитым кофе и вытянувшимся лицом, пока не понял: впервые в жизни его позорно кинули.
Дождь, между прочим, стих. Он ушел рано утром, вместе с Селин. Теперь Филиппу стало ясно: дождь был нужен для того, чтобы его потянуло сюда, в это уютное деревенское одиночество. А одиночество было нужно, чтобы вот так неожиданно встретить ее. А она была нужна для того, чтобы понять, как это неприятно, когда тебя кидают. Ведь он всех своих девушек кидал… Ну а что дальше было нужно и главное — для чего, Филипп не знал. Что-то не сходилось в этой истории, которая, вполне возможно, должна была стать поучительной. Или вообще никакой не стать? В любом случае Филипп, хотя и мало знакомый с канонами театрального действия, чувствовал, что пьеса не отыграна до конца. Более того: она не только не отыграна, но и главные герои еще не все вышли на сцену. С одной стороны, это приободрило его, и он даже нашел в себе силы отмыть стол от лужи горячего кофе, а с другой — заставило испугаться грядущей неизвестности.
— Да, брат, ты тронулся крышей, это я тебе точно говорю! — Йен, как всегда циничный и непосредственный, довольный собой и миром, развалился в кресле напротив, с кружкой пива. На коленях у него возлежал Луциан. Эти два прохвоста обожали друг друга и даже были чем-то похожи, только один — старый, а другой — молодой.
— При чем тут крыша? Вот скажи: при чем тут моя крыша? Я рассказан тебе все как есть: вчера я вел себя идеально, ничего не мудрил и не придумывал, а она сбежала. Представляешь, меня в первый раз не захотела девушка!!! А утром поцеловала взасос и ушла.
— Она тебя?! Поцеловала взасос?! — У Йена, который любил посмаковать любовные победы, загорелись глаза. — И ты ее не остановил?!
— Да. — Филипп немного смутился.
Этого он говорить не хотел, хотя и не мог объяснить себе почему. Словно желал сохранить частичку некой интимной правды, которую знали только Селин и он сам. Опять же, зачем — неизвестно. Йен мерил шагами комнату, скинув Луциана на ковер.
— Ну слушай, это просто сверхгениально! Это… У меня нет слов! Вот молодчина: развела тебя на ночлег, попила-поела, как следует раздраконила, а потом — извините, герр Шиллер, мне пора спать. А утром — взасос!.. Нет, тебе определенно надо найти ее! Я всю жизнь мечтал о такой девчонке!
Филипп посмотрел на лучшего друга исподлобья:
— То есть ты хочешь сказать, что мне надо найти ее и отдать тебе?
— Э-э-э… Не откажусь, если ты такой щедрый. — Йен похлопал его по плечу, так что расплескал пиво. — Ну-у, братишка. Не вешай нос. Не буду я ее у тебя, отбивать.
— Как говорила моя прабабка…
— Мы делим шкуру неубитого вепря. Нет, медведя. Я знаю все, что говорила твоя прабабка, но, если честно, она меня уже утомила своими поговорками… Селин — классная девчонка, я просто уверен. Но тебе надо постараться, чтобы взять свое.
— Да о чем ты говоришь?! — вскричал Филипп.
— А что такого я сказал? Ты должен найти ее для того, чтобы поиметь. Так же, как она поимела тебя!
— Йен, я не собираюсь ее… Я просто… Да ну, у тебя на уме одна постель.
— А у тебя, можно подумать, нет?
— Нет, конечно.
Филипп с досадой махнул рукой и замолчал. Он уже пожалел, что позвал Иена. Тот никогда не мог до конца оценить всю прелесть его романов с женщинами. Сейчас ему наскучит сочувствие, он начнет надсмехаться, обвинять в излишней сентиментальности, а то и разболтает всему поселку, что Филиппа — главного повесу их школы — впервые кинула девчонка, — которой нет и двадцати. К тому же — француженка.
Филиппа передернуло: запятнать свою репутацию перед бывшими одноклассниками ему не хотелось. Он потом не сможет показаться здесь много лет, а это недопустимо: Филипп очень любил свой домик и здешние места и ни за что на свете не расстанется с ними…
Конечно, что взять с Йена: он простой парень, живет в деревне, какие у него могут быть радости в жизни, кроме как посплетничать с другом о женщинах? Что может он понимать в настоящем искусстве обольщения? И что может он знать о таких девушках, как Селин? Впрочем, сам Филипп, кажется, знает о ней еще меньше: иначе бы не упустил. Все предыдущие пассии теперь неизвестно почему казались ему бледными набросками. А Селин — ярким холстом, на котором написана сама Страсть.
Как она выглядит и что там вообще нарисовано, Филипп не мог объяснить. Но ассоциации с холстами почему-то казались ему самыми верными, и он тут же красиво изложил все это Йену.
— Только не говори мне, что ты влюбился.
— Я и сам этого боюсь.
— Нет, Филипп, это просто у тебя… как говорит твоя русская прабабка…
— Хватит, а? Неужели ты не видишь, что меня зацепило?.. На, возьми еще пива, и давай подумаем, как мне отвлечься, чтобы выкинуть все это из головы.
— Думай о работе. У тебя большой заказ назревает, ты сам хвалился.
— Сделка уже состоялась в среду. Алиса, кстати, чуть ее не сорвала.
— Алиса? — Йен даже придвинулся поближе, ибо эта девушка давно ему нравилась, а с тех пор, как взялась за Филиппа, — особенно. — И что же теперь будет с бедной Алисой?
— Она — в полной и окончательной отставке. Йен заерзал в кресле:
