месте оказаться, слушает визг капрона о свои коленки и шорох звёздных стекольных ляжек.
Мучительную подпругу Ксюша себе в женский пах поместила, прикинулась прочно связанной, скользит по сиденью, трясёт ледокольным бюстом, колобродит, связанными ногами сучит, вот-вот рассечёт ей верхний ремень горло, средний — руки, а нижний — всю дамскую секретную наличность, ту, что одному врачу да любимому касаться положено. Местечко важное в паху на фоне остального тела невелико, но чувствительно очень. Давит и жжёт его ремень, пилит женщину пополам, как еловую колоду, обильно текут от этого из Ксюши телесные испарения, нытьё во всех нервах и голод половой её донимают.
Колготки чёрные свежие надела, а теперь уж их только в стирку: пропахли они дамским здоровым потом и жидкостью, стянулись на бёдрах туже прежнего, чуть не до синяков. А ремень подлый между ног тоже словно меньше и ужее становится, под ним кроме колготок ещё трусики, почти прозрачные, с чёрной каймой по краям и паутинками-сеткой в середине, там яблочно-тайная плоть сыреет в клочке тумана, в перепонке натянутой барабанной.
От ремня сетки защиты не дают, чувствует женщина, что сверлит её узел междуножный до самых секретных уголков, всхлипывает, удовлетворить себя будто бы не может, только пальчиками ног в лакированных сапожках водит да подёргивает шеей в грубом ошейнике, как только сильнее в трусах резать начинает.
И сидят они нос к носу: голый связанный, растёкшийся муж и связанная супруга в задранной, спущенной, прекрасной одежде, и щурится Ксения ведьмою, глядя на Витеньку, очень по вкусу ей эта семейная игра.
Помилуйте, а для чего она сегодня одевалась, красилась, эта дурочка ненормальная? для мужа, что ли? не в театр, не на работу, не в кино? для благоверного своего из кожи вон лезла? Представьте себе, да. И ничего трудного для себя Ксения тут не видит, не подвиг это даже, не великое одолжение, а просто… любовное баловство на досуге. А у вас иначе как-то, дорогие мои? Ну не знаю, извините, дело ваше, только почему бы всем мужьям-жёнам так не поступать? нам вот с Витенькой нравится.
А после энного времени решает Ксения, что помучила Витю достаточно, снимает с себя путы и ремни, над бледным мокрым мужем нагибается, извлекает из него кляп: может, это её перчатки в рот мужу забиты были, а может, чулки с лайкрой или ещё что-то интимное, непонятно: всё склеилось от слюны и похоти в плотный ком.
— Я люблю тебя, Ксюша! — криком шепчет Виктор. — Хватит! Хватит! Боже мой, безумная моя девочка! Сделай уже что-нибудь… или убей меня! сил моих больше нет, сердце моё, краса моя, пятнадцать лет мы женаты, а хочу тебя всё больше, выдумщица моя несносная, будто вчера познакомились!
Вытирает Ксения мужу рот, целует его, и нет в её движениях больше издевательства притворного, есть одна лишь любовь и желание.
— Зачем я буду убивать тебя, Витюша? ты же муж мой, родной. Всё это для тебя сегодня и навсегда, всё твоё. Коли уродил меня Боженька женщиной, так и буду я ею, а не бледной молью! Если трусики — то целые и красивые, если колготки — то чтоб задница звенела и в паху искры высекало. Если юбка — то чтоб швы трещали и все мужики моему супругу завидовали! Владей мной, милый.
Опускает Ксюша руки и берёт наконец-то Виктора, жадно и крикливо берёт его в себя…
***
…Виктор Палыч поставил многоточие, пробежал последний абзац текста, устало потёр веки. Он был возбуждён, чувствовал прилив вдохновения, и сна ни в одном глазу, хотя дело к полночи.
Сзади прошаркала к постели тридцатидевятилетняя супруга Ксения, завозилась, бросая на пуфик махровые носки, «разнорабочее семейно-бытовое» трико с тянущимися по полу нитками.
— Долго думаешь полуношничать, отец? Спать давай, мне завтра в семь.
— Сан-Саныч акты сверки просил откорректировать, — сказал Виктор Палыч. — Почти закончил.
Ксения никогда не читала, что её муж пишет вечерами, было это ей не по силам и уму. Всякое письменное слово помимо работы считала она за «дичь». Ходить по дому в колготках, лифе, косметике и сапогах Ксения тоже сроду не ходила, считала эти придури «дичью» вдвойне, шалишь!
А зачем связывать друг дружке руки-то, чулки в рот совать, стегать по ляжкам? ох и чушь, разве можно и нужно так делать, люди добрые? связывать себя или супруга — сие вернейший признак инфантильности и слабоумия. Бери как дали и нечего мудрить!
— Лампа мне мешает. Гасил бы.
Не став спорить, Виктор Палыч закрыл файл с текстом, погасил компьютер и лёг. Выключил настольную лампу. Стало тихо.
Жена по обыкновению отвернулась носом к стене, почесалась. Потом не оборачиваясь пихнулась в мужа под одеялом неухоженным сизым задом.
— Буш меня, отец? на сон грядущий? — сладко зевнула в стену.
Виктор Палыч промолчал в темноте. Он разжёвывал таблетку и чувствовал боль в мошонке от проходящего возбуждения.
— Буш меня — дак пристраивайся сзаду, што ли? — сказала Ксения без особой настойчивости. — Только недолго, но?
Её тело в драной пижаме, пропахшей меновазином, было скучно и отталкивающе.
Виктор Палыч притворился, что спит. Ночью ему снилась другая Ксения, которой он никогда не видел.
