чёрные сосульки, смешно сжамканные, не отмякшие ещё после долгого лежания в шкафу. Решила: сегодня будут чёрненькие, а и славно к короткой юбочке с сапогами пойдёт!
Закручивала женщина-нимфа колготочную плеть в тягучий обод, поджимая как купальщица чисто вымытые пальчики педикюрные, продевала в упругую тесноту большие сильные ноги. Вздымала колготки руками вдоль икры, греческой амфоре подобной, отжимала и выправляла гармошку, в шуршащую скобку прежде собранный капрон, отпуская на волю лишь столько капроновой сказки, сколько опытным взором отмерено. Следом за руками её умелыми превращалась ножка белизны матовой с робким пушком в укатанную зеркальную гладь аспидного оттенка.
Растекалась по телу эластичная нежность, туго раскатывалась по всем ложбинкам, опечатывая бёдра невиданным блеском, по-хозяйски стягивала припухлости, косточки, мышцы, прослойки сальца, округляющие в ноге нужные места, сглаживала и смягчала царственный рисунок бёдер. И тянули, тянули её женские руки, эту капроновую звёздную песню, до бесконечности, пока не упёрлась сшивка колготок в то сокрытое, женственное, тёплое, которое никто видеть и трогать не вправе, кроме врача да любимого мужчины, коли таковой имеется.
Потом колготки на вторую ногу — точно так же, да следить, чтоб не повредить ногтем острым целостность покрова, ибо нет зрелища более жалкого и надломленного, чем дама с некрасивою затяжкой на коленке, выпуклой как блюдце. Высокая материя неряшества не терпит, а виною всякой женской аварии — усилия чрезмерные при надевании, небрежие при носке или изъян какой на ногтях неистребимый.
Щелчками да поглаживанием заключила вторую ножку — от пятки до ляжки — в ночную чернь, на изгибах колен просвечивающую, словно сбрызнутую алмазной мукой. Упёрлись колготки в естественную преграду в замечательном месте, тупичке, малопоэтично и кособоко величаемом отчего-то «промежностью», уже обхваченную кисейным ситечком трусов. Здесь, передохнув, дамские пальцы удвоенную сноровку и терпение прилагали, со скрипом погружали, вертели и вкручивали дамское седалище навстречу легчайшей капроновой струне.
С каждой потяжкой вбирала в себя капроновая звёздная ночь дольки женской плоти, принимая незабвенную их форму, окрашивая белую кожу в хладно мерцающий вулканический камень. Комариным свистом пел капрон, пока хозяйка дотянула и расположила край колготок до точки на талии — а именно до пупка, и тут же островком обозначился, подхватился расслабленный было животик. Поясок колготочный в порядок привела, присела, подняла колено, другое, потом ладонями от колен к пахам ширкнула — вжжжж! — сзади тоже обвела, обернулась убедиться, что цвет и растяжка колготок по всей ноге однородна, никаких чтоб наплывов, реди или густоты на лаковом капроновом поле. Снова провела ладошками — вжжжж! — рассыпалась от колготок хрусткая ломкая музыка, почти недоступная грубому человеческому уху.
***
Заступила Ксения чёрной стремительной ножкой в юбку, виртуозно её на носочке подбросила — а вот уже и вторая ножка там. Едет юбка вверх по бёдрам, сопротивляется малость, но едет, женщина помогает её продвижению, сотворяет соблазнительные пируэты, словно танец живота исполняет перед шахом, вкручивает себя в юбку по одной только ей ведомой траектории.
Кстати, вполне себе простая красная юбка, не миллионы стоит, и не с подиума парижского, хлопчатобумажная, но с радужным отливом, наверное, полиэфир туда примешан, или как его там? фасон — «стакашек», бесхитростный вроде, прямой, длиною до колен не доходит, выше на треть бедра, с претензией на «мини», значит, зато когда надет он — только взгляните на это чудо! Красная материя чуть тесна, и обрисовывает эта «чуть» дамские бёдра до гулкого звона, укорачивает женский шаг, вынуждает держать осанку, высоко задрать ногу не даст — не забалуешь, стало быть, в гостях и автобусе, в такси ли, будешь сидеть тихо и аккуратно, но так, что все присутствующие глаза на твоей юбке и коленках оставят.
В талии тоже буксует юбка-стакашек, внахлёст клапан не сходится, ай, наверно, любит красавица грешным делом чаю с пряником до обеда перехватить. Но невелика беда, у нас же колготки вперёд дорогу разведали, скатертью устлали, умаслили все поверхности, создали, как говорится, предпосылки, не абы как, и животик нежный уже предварительно в кучку упругую подобрали и все милые излишки в талии — тоже. Потому Ксюша делает выдох, показывает зеркалу язык — ап! — и пуговка на животе попала в петельку.
Вдыхает прелестница освобождённо, но не до конца — теперь поостеречься надо, иначе вредная пуговка отлетит, — а по левому бедру у неё бегут ещё три пуговки, они украшения ради, декор, и вдоль за ними ловкий разрез, клином обнажающий сверх колена кругло-капроновый ляжечный ломоть — вкуснейшее сахаристо хрустящее тело.
Гуляет Ксеня-Ксенюшка по комнате в чёрном лифе и красной юбке, налюбоваться на себя не может, и капроновая симфония доносится из-под подола — колготки ворчливо трутся внутри ляжек, и пропитываются запахом духов и кожных ароматов, привыкая к сегодняшней нелёгкой службе: держать во что бы то ни стало, держать в узде все эти мякоти, прелести, упругости, сочности, хранить их как зеницу ока, спасать владелицу от ветра, холода, дождя. Не раскисать и не пускать гадких шпионских «стрелок», пусть хоть тигр зубами вцепится! А по-над юбкой оборочкой выступил вытесненный дамский запас — те самые внепланово съеденные пряники — ну так и что? на то она и женщина, а не постный сухарь, хорошему человеку жирок не помеха, это, если хотите, никакой даже не жир, а ступенька в рай.
Да ведь мы и спрячем её, эту ступеньку дамской сладости, раз такие вы настырные… вот спрячем и всё, где у нас блузочка была? отличная чёрно-алая блузочка, и лиф чёрный сквозь неё не высветится. В талии слегка свободна, зато бюст подчёркнут плотно, спинка тоже, рукав на три четверти, ворот открытый, здесь нам таить нечего, цепочку выпустим и пусть лежит себе меж двух полушарий-солнышек, закованных в кружевные наручники бюстгальтера. Через голову — вжик её, блузочку, и между лопаток на коротенькую молнию, одёрнули, поправили низ по линии юбки, даже если чуть перекосится — не страшно, это крой такой, всё крой виноват будет… готово дело.
Идёт Ксения по ковру, нагибается в приседе к цветной коробке с сапогами, почти на корточки приходится опуститься, коленки при этом целомудренно в сторону отведены, одна закушена ниже другой — даже если напротив сейчас с биноклем сидеть, ни грамма компромата ты не увидишь, кроме лупоглазо округлившихся колен, могучих как таранные машины.
Плотно, неразъёмно остаются сдвинуты певучие крепкие бёдра, надёжно укрывают они кисейно-сладкий сгусток тьмы промеж себя, всё проверено, мало ли, приходится порой на работе бумажонку или шпильку с пола подобрать. Не доглядишь, конфузно будет, а если ляжки потеснее сжимать — всё хорошо, а то, что
