Чёрные льдинки впиваются в меня со всей силой обнажённого разума, кривые морщины расползаются по скулам и металлический с хрипотцой голос назидательно произносит:
— Крылья растут на спине и никак иначе, потому что крыльям положено расти на спине!
Я не соглашаюсь, но не потому, что не видел крыльев — я не хочу видеть спин. Они исполосованы кнутом и пробиты пулями. Крылья на таких спинах не растут. Однако деревянная указка стучит по столу, и моя правда тает в воздухе мятежным туманом.
— Доброта надёжно смотрит тебе в глаза, а значит, она есть то, что ты хочешь!
Опять не соглашаюсь: за деликатностью доброты невозможно разглядеть истинного лица. Кто там: бог, дьявол — нам не дано увидеть, ибо маска доброты может скрывать что угодно и кого угодно, и не обязательно то, что хотим видеть мы. Лик с иконы кивает, а Светлана Георгиевна злится и допивает водку. Стакан летит в стену, разбивается. Из чего я буду пить чай?
В окно заплывает грозовая туча, выжимается, и потоки холодной воды смывают со стола прошлое. Мокрая майка липнет к телу, по коже бегут мурашки — холодно. Встаю, закрываю окно. Вода сверху — это так примитивно. Подбираю с пола осколки, надо склеить.
— Тщетно.
В уши заползают дождевые черви — шепчут, стараются меня запутать.
— Тщ-щ-щетно.
Они думают, я не разбираюсь в осколках. Смешно. Осколки имеют фактуру души, и значит склеить их можно любовью. Я знаю это, я в этом уверен, и черви уверены тоже и потому их шёпот созвучен ударам молотка в моей голове: тук-шшш-тук-шшш… Это похоже на мелодию, детскую. Она убаюкивает: тук-шшш…
Хочется прижаться щекой к полу. Как хочется… лечь в угол, воткнуться глазами в плинтус и слушать это непривычное созвучие. И пусть узенькая щель между полом и плинтусом зашевелится жизнью. Рыжий таракан высунет длинные усики, разведёт их в стороны. Открою рот — он будет ему домом. А глаза мои — окнами. Слепой ветер начнёт стучать в стены и гудеть зачарованно: тук-шшш-тук-шшш…
Пальцы снова складываются в щепотку. Отче наш… Господи, отведи! Хватаю нож, начинаю выковыривать червей. Шипение становится злобным — отчаянно злобным. Подпрыгиваю, ору:
— По квадрату двенадцать ноль один!..
Взрыв! В воздухе запах пыли и горелого дерева. Солдатские сапоги стучат по каменным плитам, заглушают шипение. Двое в будёновках хватают меня за руки.
— Наш?
— Наш.
Перед глазами синие звёзды, они как маятники качаются влево-вправо, влево-вправо. Двуглавый рыцарь поднимает копьё, и успокоение ровным потоком разливается по жилам. Руки слабнут, ноги подгибаются. В голове слова: усердием своем да не возгордись… Смотрю вокруг себя: маленькие суетливые менеджеры в длинных одеждах внушают с амвонов прописные истины и собирают за это подношения. А бог — главный менеджер. Но он чужд материальному, поэтому ему не достаётся ничего, кроме жалоб. Иногда эти жалобы настолько ему досаждают, что он идёт и наказывает маленьких менеджеров. Кажется… кажется я понимаю, это маленькие менеджеры горят в аду…
Я выдохнул. За окном стемнело, дрова в печи прогорели. Муська спала возле меня, прикрыв лапкой глаза, чтобы не мешал свет от монитора. Я провёл ладонью по мягкой шёрстке, Муська потянулась, зевнула широко и прижалась ко мне плотнее. Завтра. Получилось или нет, не знаю, но всё завтра. Перечитаю, откорректирую. И куплю свежей рыбы. Надо же теперь чем-то кормить свою кошку.
Глава 2
После удобств городской квартиры деревенский дом не может казаться комфортным — не тот формат и не та комплектация. Первые несколько дней я никак не мог понять, в чём, например, заключается удобство в удобствах во дворе и в наличие водопровода за пределами жилого помещения. Странно это. Но если с необходимостью ходить за водой к колонке я ещё как-то мог мириться, то с остальным свыкнуться было сложно. Однако жизнь брала своё, через неделю я как-то незаметно для себя перестал думать об этом с усмешкой, потом начал считать нормальным, а потом и вовсе забыл — и жить стало проще.
Апрель сходил на нет вместе со снегом. Очарование зимней сказки, под которое я попал при первом посещении Пужан, растаяло, из-под сугробов вытаял мусор, забор покосился сильнее и забот у меня прибавилось. Оглядывая новые свои владения, я понимал, что для ведения личного хозяйства моих знаний не хватает, но, как любит повторять Серёга Копытов, незнание предмета не освобождает от обязанностей. Используя Google и смекалку, я починил забор и избавился от мусора. Потом дошёл до мелочёвки, купил почтовый ящик и приделал его к калитке. Теперь у меня есть и адрес, и место для этого адреса. Оставалась беседка, но её я решил оставить на потом, когда наберусь опыта, а пока можно заняться внутренним убранством дома.
Тратить деньги на мебель я не стал принципиально. Не то, чтобы их у меня не было — были, пусть не много, но достаточно, чтобы подобрать что-нибудь в стиле secondhand. Но я решил, что если начинать всё сначала, то пусть это начало присутствует во всём, даже в мебели. Интернет у меня есть, инструменты тоже, стройматериалы найду. Сколочу что-нибудь из подручных средств. К тому же тётка Наталья оказалась запасливой, в сараюшке за домом я приметил несколько крепких досок, которых вполне хватит, чтоб обзавестись парой полок и лишней табуреткой.
В общем, жизнь побежала вперёд. Пару раз заходил Аркашка, мялся на пороге, смотрел в сторону виновато, просил денег на опохмелку. Я дал — впустую, без возврата, но отказать в десяти рублях страдающему человеку не решился. Другой мой сосед, хозяин рефрижератора и двухэтажного особнячка, демонстрируя своё ко мне расположение, подошёл вразвалочку, назвался «Лёхой», и сказал, что если «чё», так чтоб я обращался не стесняясь — поможет. Я пообещал обращаться. Но, признаться, этот Лёха мне не понравился: высокий, крупный, с добродушной улыбкой и косящим взглядом. Какой-то чересчур показной, весь наружу; хочет быть хорошим, интересным, а какой на самом деле? Ну да поживём — увидим.
Итак, апрель сошёл на нет вместе со снегом. Первые дни мая принесли тёплый ветерок и желание пройтись по улице. Последнее время я только и делал, что приводил в порядок дом: мыл, скоблил, подколачивал, поэтому теперь имел полное право на прогулку по городу. И на знакомство с ним.
Сначала я хотел привлечь к своим прогулкам Аркашку; однажды он помог мне в качестве проводника, так пусть поможет снова. Я пришёл к его порогу, постучал в дверь. Открыла миловидная женщина, некогда красивая, а ныне полная забот о муже и детях. Но мне она понравилась. Широкие скулы, чуть суженные глаза, в которых надежда плескалась как вода в переполненной ванной, сухие, но ещё не огрубевшие губы… Лет ей было меньше, чем могло показаться со стороны, я даже засомневался, что эта женщина — жена Аркашки, уж слишком большая разница во внешнем виде. Но нет, жена. Она улыбнулась грустно и сказала, что Аркадий болеет. В болезнь я не поверил, не вышел из запоя — да, однако сочувственно кивнул и пожелал Аркашке скорейшего выздоровления.
