Писательство с натуры. Никогда не пробовал. Это как художник, только вместо мольберта ноутбук. Лёгкое нажатие клавиши — буква, ещё одно — слово. Несколько слов — первые контуры, и уже самому интересно, что из этого выйдет…
Пальцы сжимаются в щепотку, тянутся ко лбу. Господи, прости ты дурака меня грешного за мысли глупые. Иже еси на небеси… да будет твое… Уфф… Дожить до сорока и не выучить ни одной молитвы. Интересно, бог покарает меня за это или проявит доброту и простит? Наверное, простит, он же всепрощающий. Но если бог такой добрый, кто тогда горит в аду?
Вопросы, как много вопросов. Голова раскалывается. Словно где-то в глубине черепа засел старательный плотник и стучит своим молотком, вгоняя гвозди в мозжечок — неутомимо, уверенно, с упоением — и, кажется, ничто не может остановить его. Ничто.
Отче наш, иже еси… Помню, бабушка читала эту молитву — негромко, скороговоркой, но я слышал и понимал каждое слово, и каждое слово отражалось в голове въедливым рекламным слоганом. Красиво. А теперь я не могу вспомнить ничего, всё перемешалось и сложилось в ребус, и почему-то возникает ощущение, что неправильно угаданное слово приведёт меня в иную сторону…
Подхожу к плите, зажигаю конфорку. Чайник… вот он. Где-то в шкафчике оставалась коробочка с настоящим индийским чаем, совсем немного. Хорошего всегда бывает лишь чуть, крупица. Где же…
— На средней полке.
Да, вот она — жестяная коробочка с рыжим налётом времени по углам и на крышке. Открываю…
— Кончился?
Трясу головой — закончился; правильно говорить — закончился. Впрочем, не мне его учить, сам не могу запомнить простейшей молитвы.
— Тогда водки.
На столе появляется бутылка, скатерть шуршит, разглаживается.
— Наливай.
Он сидит напротив меня: худенький, с бегающими глазками. А голова белая. Но это не седина — он альбинос, вот только в глазах чёрные льдинки.
Достаю из шкафчика стакан, наливаю, двигаю к нему.
— Закусывать будешь?
— Сыр и чёрного хлеба.
Открываю холодильник.
— Есть сырок.
— Пойдёт.
Он пьёт, и пока я сдираю с сырка обёртку, наливает второй стакан. Крепкий мужик, если бы не эти льдинки…
— Ты бог или дьявол?
Он пожимает плечами.
— Бога нет.
— Неправда. Если есть ты, значит должен быть бог.
— Демагогия.
— Логика. У каждого конца есть начало, у каждого низа — верх. Всё в этом мире чему-то противостоит, и ты противостоишь Ему.
— Но я не дьявол, а стало быть, бога нет.
— Тогда кто ты?
— Я девочка.
Её белёсые реснички хлопают в такт моему дыханию — и это возмущение. Но стоит ли возмущаться, если вопросов не становится меньше? К тому же в десять лет ты вряд ли способна возмущаться в такт дыханию, это привилегия взрослых.
Меняю тему.
— У тебя белое платье.
Она шмыгает носом и снова тянется к стакану.
— Это халат. Он всегда белый.
Пьёт. Мелкие зубы стучат по стеклу, водка проливается, стекает на подбородок. Морщусь: маленькие рты не способны вместить двести грамм жидкости, надо дать стакан поменьше. Пробегаю взглядом по полкам. Увы, стакан у меня один — и для водки, и для чая; только когда для чая, я ставлю его в подстаканник, чтоб понятнее.
Она вытирает рот ладонью, берёт сырок, занюхивает.
— Сам-то?
В бутылке остаётся немного, на два пальца, хватит, чтобы сделать жизнь легче. Но как я устал от этого, да и надоело; качаю головой — не хочу. Она понимающе кивает и цедит сквозь зубы: напилася я пьяна… Маленький кулачок подпирает щёку, взгляд безразлично скользит по обоям, по мне, уходит к потолку. Из-под волос на висок выползает синяя жилка, начинает пульсировать, и тогда я узнаю её…
— Светлана Георгиевна?
