Глава 1
Нет, это не маразм, сорок два года возраст для маразма неподходящий, рано, но когда я решил уехать жить в деревню, именно это определение слышал чаще всего. Мои друзья, мои боевые товарищи, с которыми и в дым, и в огонь, и за водкой, стучали пальцем по лбу и кривили губы. Только Серёга Копытов кивнул понимающе:
— Давай.
И за это я был ему благодарен. Однако большинство высказались однозначно:
— Дурак.
Пусть так. Спорить или доказывать что-то я не стал, они не поймут меня, а я не хочу слушать их доводы, поэтому… Грузовичок, перевозивший мои пожитки, остановился у подгнившего забора, из-за которого выглядывало нечто похожее на избушку с двумя окнами по фасаду. Вокруг избушки, как bonus, кучки грязного снега, сухой ковыль и яблонька у покосившейся беседки. Вот и всё, здесь, на этом куске заброшенной земли, я проведу остаток моей жизни. Как это звучит — остаток моей жизни. Словно отложенный приговор.
Я вышел из кабины. Апрель не радовал. Отзываясь на моё настроение, он прикрыл небо тучами и осыпал землю мелкой ледяной крошкой. Ветер гнал эту крошку по земле, заметал наметившиеся проталины, и даже, изловчившись, швырнул мне в лицо целую горсть колючих снежинок. Я поморщился. Отправляясь в дорогу, я надеялся на что-то более тёплое, более радостное, ибо радости мне сейчас как раз и не хватало, но с погодой не поспоришь, под неё можно лишь подстроиться.
Водитель открыл задний борт, помог выгрузить вещи и кивнул на прощанье: удачи. Я вздохнул в ответ: дай-то Бог. Огляделся. Немного же я нажил: связка книг, ноутбук, мешок с одеждой… Роликовые коньки. Зачем я их взял? Покататься по местным дорогам вряд ли получится, разве что повесить их на стену как напоминание о прошлом; у кого-то на стенах висят сабли, а у меня будут ролики.
Я вошёл в дом. Холодно. Пусто и холодно. На узеньком плацдарме комнатушки печь-голландка и старый пружинный диван. У окна небольшой стол, два табурета, комод и двустворчатый посудный шкафчик без одной дверцы. На боковой стене панно с фотографиями. Фотографии старые, пожелтевшие, по углам трещины; лица незнакомые, серьёзные, размытые. Где-то среди этих лиц — лицо моей тётки, ещё живой, не побитой ни годами, ни болезнями. Я не видел её лет двадцать пять или даже больше; после ухода отца она как бы перестала существовать и возникла вновь лишь теперь, в виде этого наследства.
Ладно, будет время рассмотрю всё внимательней, а пока попытаемся жить дальше. Первым делом надо взять в руки веник и вымести мусор из избушки — вместе с её прошлым. Потом… Что потом… Затопить печку и разложить вещи. Огонь вернёт в дом признаки жилья, а вещи дадут мне возможность почувствовать себя дома. Да, именно так, в таком порядке.
В сенях я нашёл старый веник и вымел из комнаты всю пыль. Разбор вещей много времени не занял, а вот с печкой пришлось повозиться. Разводить огонь в печи мне ещё не доводилось, костёр — да, но это совершенно иная технология. Тем не менее, промучившись минут пятнадцать и наскоблив с поленьев немного бересты, я-таки справился с розжигом. Всё, можно отдохнуть.
Поленья в печке начали потрескивать, кирпичи покрылись испариной. Из щели над подтопком выбралась тонкая струйка дыма и поползла к потолку; едкий запах горящего дерева вызвал в душе привычную тревогу. На улице просигналила машина, и сердце ёкнуло — беда. Я встал, подошёл к окну. Снег больше не падал, но воздух по-прежнему был перенасыщен влагой и потому казался густым и плотным, как туман, только у тумана цвет однородный, а сейчас сквозь влагу просвечивали синие прожилки, словно вены. У особнячка напротив остановилась тентованная «газелька», она, видимо, и сигналила. Высокий мужчина в зелёной телогрейке стоял на крыльце и делал водителю какие-то знаки. Сосед. Один из моих новых соседей.
Я отошёл от окна, взял томик Есенина, лёг на диван. Читать не хотелось, не было настроения. Я раскрыл книгу, положил её на грудь и закрыл глаза. Я всегда так делаю, когда не хочется ни читать, ни двигаться, ни даже думать — просто лежишь и ничего более. Через некоторое время возникает ощущение полёта, тело расслабляется, душа отдыхает. Но в этот раз ощущения полёта не возникло. Вдруг нестерпимо начал чесаться нос, потом запястье, запах дыма по-прежнему вызывал тревогу, диванные пружины давили на позвоночник — всё смешалось и переросло в раздражение: зачем… Зачем я уехал! Ведь мог остаться.
Я резко встал.
Мысль уехать появилась не сразу. Она подбиралась ко мне медленно, осторожно, словно хищник к добыче. Сначала она образовалась в виде крохотного наследства от тётки, сестры отца. В моей памяти тётка существовала в качестве полустёртого образа — без лица, без запаха, как те фотографии на панно, лишь кисти рук, лежащие на коленях, отпечатались в глазах до самой тонкой морщины и вздувшихся вен. Потом мама долго и настойчиво уговаривала меня съездить в этот городок, посмотреть, чего же такого мне досталось, а потом, как пощёчина, отправка на пенсию, заслуженную, но обидную. И я решил — терять нечего.
Поехал: автобусом до вокзала, пять часов на электричке — и холодный присыпанный снегом перрон. Металлическая вывеска на столбе — «Пужаны», а дальше одно и двухэтажные лачуги, иногда каменные, но чаще деревянные; длинные прямые улицы, фонари, сугробы на обочинах. Справа водонапорная башня, слева парковка и кафе с говорящим названием «Кафе».
Деревня.
У кафе стояла старенькая иномарка с шашечками. Поначалу я хотел доехать до наследства на такси, но, подойдя к машине ближе, передумал. Водитель, внешне похожий на Хемингуэя, пил чай из пластикового стаканчика и отвлекать его от этого занятия я не стал — пусть пьёт — поэтому вместо дверцы такси я открыл дверь кафе.
Встретили меня длинный стеклянный прилавок и полная моложавая буфетчица с выражением безмерной скуки на краснощёком лице. Кроме неё в кафе собралось человек семь-восемь — все мужчины и все с похмелья. Я не стал тревожить их своими вопросами, а сразу подошёл к буфетчице.
— Не подскажете, мне нужна улица Светлая?
Буфетчица слегка оживилась, прищурилась, будто напрягая память, и наконец, выдала:
— Это тебе на автобус нужно. Это здесь у вокзала. Сядешь на третий номер, доедешь до хозяйственного, а там мимо мелочёвки и налево.
Весьма доходчиво. И главное — исчерпывающе. Попробуй поспорить с тем, что пресловутые «мелочёвка», «хозяйственный» и прочее не есть что-то абстрактное, а вполне реальные топографические объекты. Я уже начал подумывать о том, чтобы потревожить таксиста, как вдруг за спиной кашляющий голос произнёс:
— Могу проводить. Бутылку пива купишь?
Я повернулся. На меня смотрел потраченный временем мужичок: тощий, небритый, в вислоухой кроличьей шапке, сидевшей на нём как горшок на заборе — криво и несуразно. Мутные от похмелья глаза несли позывы страдающего человека, которому бутылка пива явно не помешает. И я купил, и не только из сострадания, но и ради экономии времени на поиски нужного адреса. Мужичок опорожнил бутылку, рыгнул удовлетворённо и протянул руку.
