– Посмотри вот на это, – я протянул жене папку с результатами ДНК-секвенирования зараженных пациентов.
– Генетики закончили расшифровку? – тут же поняла она.
– Нет, только еще одну часть. Но здесь важно вот это, сравни! – я указал пальцем на нужные цветные столбики.
Кристина смотрела на две разные вирусные ДНК от разных людей, инфицированных с промежутком в две недели.
– Они непохожи! – тут же поняла она.
– Именно! Вирус мутирует!
– Так быстро?! – она даже глаза выпучила на меня.
– Похоже, он видоизменяется при передаче к новому носителю.
В нашем центре уже содержалось сорок шесть пациентов – критическое количество, больше мы содержать физически не сумеем – у нас не хватает карантинных боксов. Среди зараженных у нас есть самые первые пациенты, так называемые, нулевые – участники Антарктической экспедиции. Их осталось всего шестеро. Двое умерли от болевого шока, который был вызван поэтапным отказом органов. Трое – во время экспериментальных операций. Еще двое пребывают в вынужденной коме, в которую мы ввели их из-за того же болевого шока. Остальные – пациенты, попавшие к нам после первых нападений. Они являются результатом укусов нулевых, а потом и первых, и вторых. Мы их всех держим привязанными к кроватям, потому что они впали в яростное бешенство и совершенно не осознают самих себя, как и мир вокруг. Мы взяли у них клетки для анализа ДНК, и сегодня генетики шокировали меня тем, что вирусная ДНК у нулевых пациентов отличается от ДНК последних прибывших зараженных.
– Но это же все меняет! – воскликнула Кристина. – Это же доказывает, что все, что мы делаем тут, бесполезно!
Я люблю эту женщину. Она понимает меня с полуслова.
– Нам надо копать глубже! Мы можем хоть сколько пичкать пациентов этим ассорти из препаратов, но пока мы не расшифруем чертов геном вируса, наши попытки бессмысленны! – согласился я.
И тоже прислонился к стене. Мы словно загнанные марафонцы, взявшие перерыв.
– А что с МРТ? – спросил я.
– Пусто. Нет у них опухолей в мозге. Я не понимаю, почему они свихнулись!
– А гиппокамп?
– Имеет небольшие структурные изменения, но они даже меньше, чем у больных Альцгеймером!
Потрясающий и в то же время весьма загадочный вывод: получается, что физиологически мозги зараженных абсолютно здоровы! Нет там ни опухолей, ни органических поражений. Чем еще можно объяснить внезапные вспышки агрессии, если голод их не мучает, а мозги не имеют отклонений? Почему очнувшись после комы, человек больше не идентифицировал себя?
Моя сокровищница идей уже скоблила лопатой по дну сундука, перебирая последние причины, но все больше интуиция мне подсказывала, что ответ мы найдем в оставшейся нерасшифрованной части вирусной ДНК.
– Переливания продолжаете?
– Каждый день! В том то и дело, Кейн! Не потребность в крови ими руководит! Они сыты! Но все равно пытаются напасть, укусить, цапнуть, как беднягу Майло.
Неделю назад при попытке взять анализы у одного из зараженных, наш коллега Фридрих Майло, с которым Кристина была в далеких родственных связях, был укушен зараженным в предплечье. Мы закрыли его в карантине тотчас же. Это первый случай заражения среди ученых.
– Как он, кстати?
Кристина замотала головой.
– Плохо.
И тут ее голос сорвался. Кристина заплакала и закрыла лицо руками. Я понимал ее ощущения: из бесстрастных надзирателей, следящих за процессом заражения за надежными стеклами, мы превратились в изрешеченную крепостную стену, которая вот-вот развалится в песок. Всего полгода назад вирус был так далек от нас, он был примитивен, посредственен и даже глуповат на фоне человеческой цивилизации, которая расщепляла атомы и управляла реками. А теперь…
Теперь же он вырос из котенка в голодного свирепого льва и уже начал кидаться на своего дрессировщика. Иронично. Я всегда знал, что попытки приручить природную дикость терпят крах перед глобальностью, величием и монументальностью мира. Человек не бог. Он возомнившая о себе невесть что букашка под ботинком мироздателя, который прожил в этом мире целый час, а человек – всего секунду.
Я подошел к жене и обнял ее крепко-крепко, мысленно заставляя поверить, что мы справимся. Хотя сам я тоже отчаянно нуждался в ком-то, кто заставил бы меня поверить в то же самое.
Но в следующую секунду мой и без того проблемный мир установил новый уровень кошмарности. Коридор вдруг осветился мигающим красным светом.
– Что это? – тут же очнулась Кристина.
Мы уставились на настенные лампы, заливающие коридор красным светом, создавая атмосферу нарастающей тревоги. Лампа мигала не хаотично. Она передавала сигнал тревоги из определенного исследовательского блока. Сопровождающий ламповое мигание характерный писк, повторяющийся азбукой Морзе короткий-короткий-длинный, дал ясно понять, где активировали кнопку зова на помощь.
– Это из карантинного блока! Бежим скорее! – сообразил я.
Мы поспешили в стерильный блок. Мы наизусть знаем тревожные коды, которые передают визуальные и звуковые сигналы по всему зданию, а код, обозначающий нарушение карантинных мер, здесь самый знаменитый, непопулярный и в то же время редкий.
Мы держали зараженных в отдельных прозрачных стеклянных и плексигласовых клетках три на три метра в карантинном блоке, который связывается с основным зданием центра коридором, где мы и столкнулись с Кристин. Тяжелые двери блока, казались стали весить еще больше, когда мы вдвоем пытались их открыть – паника ускоряла работу мозга, и оттого секунды стали тянуться очень долго. Мы сбежали по металлической лестнице вниз в карантинный блок, представляющий собой просторный ангар, в котором ровными рядами располагались индивидуальные герметичные боксы, в которых безумные пациенты лежали, привязанные к кроватям.
Мы пробежали несколько рядов, пытаясь разыскать источник угрозы. Сейчас здесь работало шестнадцать исследователей, которые попадались нам то тут, то там, но по их растерянным лицам было ясно, что они сами не понимали, кто активировал кнопку тревоги. Это неудивительно, потому что ангар занимает площадь около десяти тысяч метров, а между боксовыми рядами можно блуждать целый день.
Но тут вдруг прямо из-за угла перед нами на пол повалилась куча тел в белых халатах. Мы тут же бросились в ее гущу.
– Держи его!
– Вот же черт, крепкий какой!
– Хватай по рукам!
– Ноги держи!
Группа ученых пыталась совладать с выбежавшим из бокса зараженным. Посреди кучи в халатах кто-то истошно вопил. Кристина кинула мне шприц с транквилизатором, которым мы вырубаем пациентов, когда хотим взять анализы. К сожалению, он действует не больше десяти минут. Зараженные отличаются небывалой скоростью регенерации тканей, а потому наркоз на них действует недолго.
