С каждым его словом мне все больше казалось, что это все — дурной сон. Или бездарная постановка самодеятельности. Причем Леша почему-то произносит мои реплики… или не мои? Мне казалось, это я вложила в него и силы, и внимание, и деньги. Ну вот, опять я думаю о деньгах, это ужасно меркантильно и несовместимо с настоящей любовью. Ведь у нас же настоящая любовь! Была… Ему приходилось нелегко — без связей в столице, без поддержки родителей, без нормальной работы. Но ведь все наладилось, как раз сейчас и наладилось, и работу он нашел…
Почему же тогда вот так? Не может быть, чтобы Надь Пална была насчет него права. И Надь Пална, и коллеги, и обе мамы, и бабуля…
Мне резко захотелось спрятать лицо в ладони и не смотреть на Лешу. Я всегда, несмотря ни на что, старалась видеть в нем только хорошее — потому что мы сами творцы своей судьбы и все такое. Но сейчас у меня не получалось. Совсем. Разве я виновата, что старалась быть для него идеальной?
— Я не… — пробормотала я и осеклась.
Все слова куда-то делись, а те что остались — застряли в горле комком непролитых слез. Словно я — не тридцатидвухлетний успешный хирург Анна Альбертовна Преображенская, а трехлетняя девочка Нюся, от которой почему-то уходит любимый папа.
Я так и сидела на табуретке в прихожей, когда Леша неторопливо и изящно надевал ветровку и мокасины, поправлял перед зеркалом челку и выходил за дверь. Не попрощавшись.
Я так же молча сидела на табурете, и когда внизу хлопнула дверь подъезда. Только вздрогнула. Мне отчаянно хотелось вскочить, броситься за ним, объясниться, обещать — что я сменю работу, что научусь готовить чертово фрикасе и даже…
А что даже, собственно говоря? Стану кем-то другим? Кем-то вроде той фифы с «Лексусом» и без мозга? Так не выйдет же. И фрикасе я готовить не научусь даже ради великой любви. Да и была ли она, эта великая любовь?
Сомневаться в том, в чем я убеждала всех на протяжении семи лет, мне не хотелось до дрожи в коленках. Но здравый смысл, пилить его без наркоза, прорывался сквозь простую женскую обиду и насмешливо тыкал в меня узловатым проникотиненным пальцем, в точности как у Михаила Исаевича, моего профессора из Второго Меда.
«Глазки-то не закрывай, Нюся. Хирург должен видеть все как есть, иначе понарежешь мне тут кренделей. А боишься кишок и мозгов наружу — еще не поздно обратно под бабулино крыло. Анита Яновна тебя ждет не дождется. Что, не хочешь? Тогда думай мозгами и шевели руками, Нюся, плакать будешь потом, когда зашьешь!»
Вот и зашила. То есть Леша ушел, беречь больше нечего. Что делают нормальные женщины, когда уходит любимый мужчина? Не знаю. Моя мама плакала. Мне, наверное, тоже надо. Еще бы я умела!
За непростыми раздумьями, умею я плакать или даже тут «неправильная женщина», я пропустила шаги за дверью, и звонок оказался для меня полной неожиданностью. Правильная бы прислушивалась, ждала, не вернется ли милый, а я… а я засомневалась. То есть сначала обрадовалась — Лешенька понял, что любит меня и жить без меня не может, и вернулся.
«Конечно, не может. Кто будет ему готовить, покупать костюмчики и вытирать сопельки?» — вопросил здравый смысл голосом бабули.
«Да иди ты в сад!» — ответила я здравому смыслу и встала с чертовски неудобной табуретки. Разумеется, и так качавшаяся ножка подломилась, и я позорно шлепнулась на пол, в полете подумав: год просила починить…
Глава 3. Все настоящие леди делают этоОбидеть Таню может каждый,
Не каждый может убежать.
(В.Вишневский)
Яна
— Смотри, куда прешь, коза убогая! — взвизгнула блондинистая фифа, высовываясь из окошка «Лексуса».
Вот же! До парковки — сорок метров! Нет, надо загнать свою хреновину на пешеходку, а потом возмущаться, что тут еще и люди ходят!
Отвечать фифе я не стала, еще чего. Облезет, неровно обрастет. Просто вспрыгнула на заборчик, к которому притерся Лексус, прошла по нему полтора метра и спрыгнула вниз. А там уже подфутболила треснутое розовое яблоко, явно оброненное кем-то, кто недавно пробирался мимо «Лексуса».
— Да ты-ы-ы!!! — противоугонной сигнализацией заверещала фифа, когда яблоко пролетело над капотом ее хреновины, и вдруг заткнулась. Как по волшебству! Или ее напугала хлопнувшая дверь подъезда?
Я даже на цыпочки приподнялась — поглядеть, кто это вышел? Не Нюська ли? Если она, то правильно фифа умолкла. Характер у моей сестрички, конечно, мирный, но рука тяжелая, а работа нервная.
Не угадала, но совсем чуть-чуть. Из подъезда, едва не насвистывая, выскочил Шариков, он же Лешенька Жариков, Нюськин домашний любимец. То есть, конечно, любовник, но назвать так эту помесь левретки с альфонсом мне совесть не позволяла. Любовник — это хоть в каком-то месте мужчина, а Нюськино недоразумение на мужчину даже внешне не особо-то походило. Скорее уж на бесполую, но жутко модную куклу-БЖД: всю такую глянцевую, изящную и категорически бесполезную. В дополнение к дивному экстерьеру шел характер содержанки, лень размером со слона и привычка толкать речи об этом жестоком, жестоком, жестоком мире, который так нетерпим к гениям. Еще Шариков любил сладко покушать, мягко поспать и отдохнуть на каком-нибудь — но, конечно, не «каком-нибудь турецком»! — курорте.
О таких грубых материях как деньги Шариков не задумывался, предоставляя заботиться о приземленном Нюське.
Интересно, куда это он намылился?
Я поспешно юркнула за стенд с объявлениями, чтобы не здороваться… Но Шариков и не подумал обратить на меня внимание, как обычно, всецело занятый собственной прекрасной персоной. А вот ответ на вопрос «куда он намылился», я получила прямо сразу. Шариков и обходить фифин «Лексус» не стал! Наоборот! Он распахнул переднюю дверцу, уселся в салон и… и…
Смачно поцеловал блондинку! Да что там поцеловал! Присосался, как вантуз!
И это прямо под Нюськиными окнами.
Да он совсем страх потерял?!
От негодования я упустила момент, когда парочка расклеилась, и фифа тронулась с места. Да и фиг с ними, с Шариковым и фифой, а вот Нюська… Она должна уже быть дома! И если она тоже это видела — окна-то прямо во двор выходят… Ой-ой!
Скорее к ней!
Рыдания я услышала еще за дверью. Незапертой.
Я пнула дверь — эх, жаль, что за ней Шарикова нет! — и вбежала в прихожую.
Нюська рыдала, сидя на полу, а чуть в стороне валялась табуретка с отломившейся ножкой. Неужто сестричка Шарикова ей отоварила, размечталась я, но тут же спохватилась. Как же! Чтоб Нюська на драгоценного руку подняла? Не бывает. А жаль. Стоило бы!
Ладно, сама займусь, только попозже, а пока нужно срочно утешить Нюську!
— Нюсь! — Я села на пол рядом и погладила ее по голове. — Ну что ты, в самом деле! Разревелась тут! Радоваться надо, что избавилась. Давно пора было его выгнать!
