Позади меня возмущенно заткнулись, но тут же принялись орать с удвоенной силой и даже посигналили. Я лишь пожала плечами: вот нервный народ пошел! Сначала истерят и летят сломя голову, а потом попадают ко мне на стол со сложными переломами, ожогами и пробитыми черепушками.
Одно хорошо, эта фифа вряд ли попадет именно ко мне, в обычную городскую клинику. В отличие от Надь Палны, которая машет мне с лавочки у подъезда и улыбается во все тридцать два искусственных зуба.
— Здравствуй, Анечка. Что ж ты, яблочки-то! — Надь Пална укоризненно покачала головой в кокетливом беретике и тут же обернулась к белому «Лексусу» и заорала не хуже пароходной сирены: — А ну нишкни, шалава!
Для убедительности она еще и погрозила «шалаве» крепкой деревянной тростью. Как ни странно, «шалава» замолчала. Видимо, прикинула, какие повреждения нанесет трость ее драгоценной машинке, а то и не менее драгоценному маникюру длиной в три сантиметра.
— Не судьба яблочкам, — улыбнулась я соседке. — Как ваша нога, Надь Пална? Я еще позавчера ждала вас на осмотр.
— Да вот внучку привозили, какой уж тут осмотр. А что это, сестрица твоего хахаля?
— Нет, с чего бы? Вы простите, Надежда Павловна, я с дежурства.
— Ну, иди-иди, Анечка, отдохни. Твой-то небось и ужин приготовил, и квартиру убрал, и с цветочками тебя ждет, — в тоне соседки сквозило обидное ехидство.
— До свидания, Надежда Павловна, — ровно ответила я, проигнорировав нападки. — Завтра до обеда жду вас на осмотр.
— А ты не обижайся на правду-то, Анечка. Вот помяни мое слово, не пара он тебе.
Не отвечая, я зашла в подъезд. От слов соседки было больно и обидно, и неважно, что я давно уже должна была привыкнуть. Мы уже семь лет вместе, и все семь лет — вот такое вот. Ни моя собственная семья, ни коллеги, ни соседки-активистки никак не хотят признать, что хоть мы и не похожи, но зато отлично подходим друг другу. И нам хорошо вместе! Несмотря ни на что!
Только перед собственной дверью я вспомнила, что не позвонила и не предупредила, что задерживаюсь. Замоталась и забыла. Да и позвонить от операционного стола не так чтобы просто. Так и представляю картину: собираю я, значит, раздробленную берцовую, и тут будильник. Шесть часов, товарищи, рабочий день закончился! И я, мило улыбнувшись пациенту (он под наркозом, но это неважно, я всегда вежлива, женственна и нежна) снимаю окровавленные перчатки и отхожу к окошечку. На все это дело понимающе глядят анестезиолог и операционная сестра, ведь конец рабочего дня и звонок любимому — это святое! А пациент подождет. Или помрет, потому что смена-то кончилась у всех, всем пора домой.
М-да. Хорошо, что Лешенька не очень-то представляет, что такое работа хирурга-травматолога. Ему и не надо, у него совсем другая работа.
Перед тем, как достать ключи, я глубоко вздохнула и улыбнулась, постаравшись, чтобы улыбка получилась не слишком виноватой. Лешенька столько раз меня просил сменить работу! Он же за меня переживает, хочет, чтобы я не так уставала, меньше нервничала, и зарплата опять же в частных клиниках совсем другая.
Я об этом думала, честно! Даже один раз сходила на собеседование и почти договорилась. То есть совсем договорилась, и зарплата там была раз в пять выше, плюс отпуск, плюс страховка, мечта, а не работа. А пришла домой — и нате вам, за Надь Палной скорая. Перелом шейки бедра. Разве я могла ее бросить?.. Не то чтобы я не доверяю коллегам из другой смены… Короче говоря, не доверяю. Степан отличный спец, только пьет. Армен тоже прекрасный хирург, но у Надь Палны столько денег нет, чтобы ее Армен оперировал. А к Васильичу у нас только бомжей отправляют, потому что лучше бесплатная медицина, чем вообще никакой. Вот и…
В общем, так я и осталась в родной городской. А дома сказала, что не прошла собеседование. Врать нехорошо, знаю, но расстраивать тех, кто нас любит, еще хуже.
Шебурша ключом в замочной скважине, я услышала за дверью шаги. На сердце потеплело: Лешенька меня встречает! Надь Пална не права, он хороший. Просто настоящий мужчина и не занимается женскими делами вроде готовки и уборки. Зато цветы он мне подарит. Сегодня — обязательно. Сегодня у нас юбилей, семь лет!
Он встречал меня в прихожей. Правда, без цветов. Наверное, уже в вазу поставил. Но он и без цветов мне нравится. Тонкий, изящный, с правильными чертами, стильной стрижкой с длинной челкой — ему очень идет новый образ.
Вот он молодец, в отличие от меня решился поменять работу, правда, пока ему платят не очень и дресс-код обходится недешево, зато перспективы!..
— Час пятьдесят, — укоризненно сказали мне, глядя, как я ставлю на пол сумки.
— Извини, не смогла раньше, — не тратя сил на бесполезные оправдания и еще более бесполезные обиды, сказала я и присела на табуретку, чтобы снять уличные туфли.
— Как и все эти семь лет, — покачал головой он и добавил: — Я ухожу.
У меня внутри все оборвалось от этих слов. Он уходит? Совсем?! Но… да нет же. Я просто неправильно его поняла. Я постоянно его неправильно понимаю, выдумываю себе какую-то ерунду. Надо выдохнуть, улыбнуться… задавить к чертям собачьим обиды и сомнения, они способны испортить любые отношения…
— Только ненадолго, и купи по дороге батон, я забыла, — попросила я после медленного выдоха. — Я за час все приготовлю.
Он скрестил руки на груди, словно защищаясь.
— Анна…
Ну да, я не очень хорошо готовлю. Не дано мне. Лешенька терпит мою бесхозяйственность только потому, что очень меня любит. Он очень многое во мне терпит из любви. Другой бы на его месте давно нашел себе более подходящую пару. Не такую здоровенную кобылу, как я. Более женственную и мягкую. Умеющую готовить его любимое фрикасе и правильно выбирать галстуки. Не пропадающую на работе днями и ночами. Понимающую и поддерживающую его.
— Хочешь, поедем в ресторан? — предложила я, с ужасом представив, что сейчас опять придется влезть в тесные туфли, заново накраситься и минимум два часа вести себя как леди. И это не считая того, что после магазина от вчерашней зарплаты остались сущие гроши. Только-только оплатить коммуналку и закупиться продуктами на полмесяца. Если еще и ресторан, то от новых туфель к лету придется отказаться.
— Анна, — обиженно покачал головой Леша. — Ты, как обычно, слушаешь только себя. Тебе безразлично все, что я говорю, ты плюешь на мои просьбы, ты, — его голос дрогнул, — ты опоздала даже сегодня, в такой день! И пытаешься загладить вину, приглашая меня в ресторан? Как престарелый папик содержанку! Я готов был мириться с тем, что в тебе ни на грош романтики, но оскорблять меня так! Я надеялся, что можно что-то исправить, но ты сама все испортила. Я ухожу. Я столько сил, столько внимания вложил в тебя, и все впустую… Анна! — он поднял ладонь, запрещая мне вставить хоть слово. — Собери мои вещи, я заберу их завтра. Не могу оставаться тут ни минуты. И не вздумай устраивать сцены. Не позорься еще больше.
Сцены? Позориться?..
