И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется, скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе с ними Жулик — тянет шею, скалит зубы и только не лает.
Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем заскочил на крыльцо.
— Христос воскресе, Ярий Николаевич, — услышал он хрипловатый голос.
Так его звал единственный человек в мире…
— Вавила?.. Боярышня!
— Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу…
Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник.
В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из коробушки, — вот уж некстати!
— Гляжу, следы свежие по дороге. — Он старался рассмотреть, кто стоит на крыльце под тенью козырька. — Потом слышу — собаки рвут… Я уж подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский!
— Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили.
— Я тебя предупреждал… Ладно, встречай гостью, если что — прикрою, не волнуйся.
Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей.
— Да как же ты здесь? Откуда?..
Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась.
— А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел. Тогда и спрашивал.
За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка.
— Прости, — повинился и повел в дом. — Комендант меня смутил… Любопытный.
Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел скобку на двери.
В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным двоеперстием.
— Мир дому… Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и добралась…
— Как же нашла меня, Вавила?..
Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила, длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться даже самому уставшему путнику у странников было не принято — дурная примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и снимет одежды, и обрядится…
— Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать.
— Но как ты добралась?
— На автобусе приехала. От дороги пришла…
— В такую погоду? Без лыж?
— Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди… Он захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села — быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела…
— Ах ты, боярышня моя… Откуда же идешь?
— Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад… Серка за мной увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла, все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал…
В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки вышитые — наряд позапрошлого века…
— Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю…
— Обожду… Согреюсь маленько. — Втянула голову в плечи. — Долго стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела… Ты, Ярий Николаевич, Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать, да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом и выставим…
— Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!..
Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого, несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась…
Не верилось, но выглянул — сидит, бросив руки, голова на бок клонится — так устала, что засыпает.
— Может, в баню сходишь с дороги-то? — опомнившись, спросил он. — Протоплена и вода, поди, горячая. А потом и спать уложу.
Она мгновенно встрепенулась, шапку с полушалком долой, и коса раскатилась до полу — все еще одну плетет, значит, не вышла замуж.
А лет ей должно быть, двадцать пять…
Огляделась, вздохнула с натянутым облегчением.
— Вот ты теперь где живешь, Ярий Николаевич…
— Да, теперь тут…
— В скит ушел? — Будто бы улыбнулась.
— Уединился. Мне здесь нравится.
Она скользнула взглядом по книжным полкам на стенах.
— Добро… В деревне, а книг все одно много.
— Читаю, когда делать нечего… Ну, так пойдешь в баню? — напомнил он. — С дороги-то легче будет, и погреешься…
— Ты что же, в пяток баню топишь? Или меня ждал?
— Я тебя каждый день ждал…
— Ой, не ври-ка, Ярий Николаевич! — Погрозила пальчиком. — А где жена твоя, Наталья Сергеевна?
— Нет у меня жены, боярышня, — терпеливо сказал Космач. — И не было никогда.
Она не обратила на это внимания, потрогала свою косу.
— В баньку бы не прочь… — Улыбнулась вымученно, однако спохватилась, развязала котомку и покрыла голову парчовым кокошником. — Да ведь совестно…
Космач снял с вешалки полушубок.
— Пойдем, я тебе все покажу. С обеда топится, жарко, так и попариться можно. Веники у меня дубовые. А вместо холодной воды — снежка принесу.
— Велик соблазн… А ты где будешь, Ярий Николаевич?
— Я пока в магазин съезжу.
— А если кто придет?
— Сюда никто не придет, не бойся.
— Старик меня видел. Не выдаст?
— Этот не выдаст, — уверенно сказал он, хотя на сердце неспокойно было. — Он хороший человек.
Боярышня помедлила, затем встала и подхватила котомку.
— Ну так отведи. Хоть и нехорошо в мирскую баню ходить, да ведь не помывшись с дороги-то и почивать грех…
Он показал Вавиле баню, куда подбрасывать, где трубу прикрыть (у старообрядцев все бани топились по-черному), натаскал и набил снегом кадку, достал из шкафа мыло, шампунь и полотенце, сам запарил веник.
— Не спеши и ничего не бойся. Я вернусь через час — полтора.
