— Я знаю, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а про яблоки ничего не знаю.
— Вот и ешь спокойно, — погладив его по плечу, я тайком показала Амелину кулак.
— Один раз у меня тоже такое было, — Кролик доверительно приблизился к мальчику. — Я ушёл из дома и решил, что больше никогда туда не вернусь. Поехал на вокзал, сел и стал ждать, что меня кто-нибудь заберет. Нет, не Питер Пэн и не Мэри Поппинс. Я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что чудес не бывает. А если и плакал, то не специально.
Амелин стянул маску.
— Сначала я надеялся, что это будет одинокая пожилая женщина. Тихая и заботливая. Она попросит помочь ей с багажом, а когда дотащу её чемоданы до дома, напоит меня травяным отваром, от которого я усну и превращусь в белку или кролика и стану жить у неё в слепом безвременье вместе с другими такими же мальчиками.
Потом хотел, чтобы меня забрала молодая прекрасная вампирша, но не съела, а сделала чудесным бессмертным ребёнком. После, решил познакомиться с каким-нибудь Ловким Плутом и стать профессиональным карманником, членом банды разбойников. Но никого подходящего не встретил. Был согласен и на маньяка, и на торговца людьми. Даже на Пеннивайза.
Широко распахнув глаза, мальчик заслушался. Амелин умел рассказывать эти байки чересчур правдиво.
— Мне было всё равно куда, главное подальше. Хотел уйти с продавцом смеха или обменять молодость на еду и крышу над головой. Но я был тем, которого даже забирать никто не хотел… Никем. Жалким пустым местом. Впрочем… Два раза меня всё же забрали, — он выдержал театральную паузу. — В полицию. Один раз увезли, проверили по базе, что не в розыске, и выставили на улицу, а второй — обвинили в краже, побили и вернули туда, откуда я так хотел свалить.
Но самое лучшее знаешь, что? Попасть в больницу. Там хорошо. Лежи себе и лежи. Хочешь просто в потолок смотри, хочешь — стихи читай… И обед всегда по расписанию. Суп, пюре и компот.
— Какие ещё стихи? — мальчик, казалось, был зачарован.
— Да любые. Какие нравятся. Блока или Уитмана.
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придёт назад.
— А давай, вы меня заберёте? — неожиданно попросил мальчик.
— А давай, — всё ещё находясь под воздействием собственных слов, Амелин протянул ему ладонь.
— Хватит, — я решительно шлёпнула его по раскрытой руке. — Прекрати морочить ребёнку голову.
— Тебя родители обижают? — спросила я мальчика прямо.
— Отчим — тварь, а мать всегда за него. Бьёт ни за что. Орёт, кричит, оскорбляет, что я, типа, щенок и ничего в жизни не добьюсь.
— Хочешь, мы сходим с тобой в полицию? — предложила я. — И ты всё там расскажешь?
Амелин неодобрительно покосился на меня.
— Нет! Вы что! — громко воскликнул мальчик. — Только не в полицию. Отчим сам полицейский. Он там всех знает.
— У меня отчима не было, но после того, как соседи полицию вызывали, всегда было хуже, — сказал Амелин.
— Это точно. У нас соседи тоже вызывали, пока не узнали, что Лёня мент.
— Идём с нами, — Костик поднялся. — Я тебя научу, как не плакать.
— Правда? — мальчик обрадовался. — А вы вампиры или маньяки?
— Мы оборотни, — Амелин помахал маской. — Хочешь примкнуть к нашей стае?
Пришлось оттащить его в сторону силой.
— Зачем ты это говоришь?! Зачем обнадёживаешь? Мы же не можем взять его с собой.
— Почему не можем? — Костик захлопал глазами. — Честное слово, я всю жизнь мечтал, чтобы меня кто-нибудь забрал… Но никто не хотел…
— А знаешь, почему? Потому что нельзя просто так детей забирать с улицы!
— Никто не хотел, потому что люди равнодушные и злые. Пока не появилась ты, — тёплая, обезоруживающая улыбка должна была заставить меня смягчиться, но у него ничего не вышло.
— Ты понятия не имеешь, кто он такой, и что на самом деле с ним случилось. Может, он специально тут сидит, чтобы втираться в доверие жалостливым прохожим.
— Зачем? — искренне удивился Амелин.
— Чтобы развести как-нибудь и кинуть потом.
— На что кинуть?
— Не знаю! На деньги… Вот приводишь ты его к себе, а потом он тебя или обкрадывает, или шантажирует.
— Чем шантажирует?
— Чем угодно. Скажет, что ты домогался до него и всё… Ты попал. Сейчас знаешь какие дети?
— Тоня, — Амелин взял меня за руку. — Это просто несчастный, одинокий мальчик, которому очень плохо. Поверь, я точно знаю.
— Оставь ему свой номер. Пусть звонит в случае чего. У тебя же есть какая-то знакомая из службы опеки.
— Это так не работает.
— Вот именно. Мы ничего не знаем ни про него, ни про его семью. Может, он всё наврал и его никто и пальцем не тронул, а он сам ударился или с другими мальчишками подрался и теперь просто сидит и сочиняет всё. А дома его ждут нормальные мама, папа и бабушка.
— Какая же ты подозрительная. И недоверчивая. Это всего лишь мальчик.
Я решительно освободила руку и вернулась к мальчику.
— Вы передумали меня брать?
— Я и не собиралась.
Зачем-то вернув мне яблоко, он бросил в сторону Амелина молящий взгляд.
— А Костя?
— Запиши его телефон, и если прямо совсем плохо будет — звони. Ну, или пиши. Только не ввязывайся ни во что и ни с кем не ходи!
Продиктовав мальчику номер и спешно подхватив Амелина, я потянула его к метро.
— У тебя такое лицо, как будто тебе родители игрушку не купили.
— Мне родители ничего не покупали. У меня и родителей толком не было. Только это не игрушки, Тоня, это чья-то жизнь. И самое страшное в ней знаешь, что? Вовсе не побег. Самое страшное — безысходность. Когда понимаешь, что никуда ты не убежишь. И что так будет всегда, а ждать, пока вырастешь, уже нет никаких сил.
