— Чистокровным на нас плевать, — губы Руслана тронула горькая улыбка. — Наверное, воспринимают всё, что здесь творится, как реалити—шоу. А чувства людей им по барабану.
Фостер и Бехтерев промолчали. Их мысли почти одновременно обратились к кайраму, который спас Диме жизнь. Возможно, если бы Лесков только вспомнил, откуда там взялся «истинный», у них появился бы хотя бы минимальный шанс на выживание. Ведь, если кайрамы уже посещают Землю, это означает, что они действительно следят за происходящим. А, значит, еще могут вмешаться…
Тем временем в правительственном здании Катя Белова закончила перевязывать рану пострадавшему восьмилетнему мальчику. В течение всей перевязки он не произнес ни слова, а у девушки попросту не осталось сил на попытки разговорить его. Она знала, что этот ребенок потерял обоих родителей и с тех пор ни с кем не разговаривал. Но после третьих суток без нормального сна, Катя сама напоминала бледную тень. К тому же она тоже была ранена, и потеря крови еще больше сказывалась на ее самочувствии.
Выходя в коридор, Белова покачнулась и поспешно ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Тебе нужно отдохнуть, — донесся до нее строгий голос Оксаны. — Сколько ты уже не спала?
— Да всё нормально, — Катя тряхнула головой, желая вернуть себе хоть немного бодрости. — Просто уже от вида крови дурно.
— Да конечно… На, выпей, — с этими словами Оксана протянула девушке металлическую кружку с водой, и та осторожно сделала несколько глотков.
— Спасибо, — еле слышно произнесла Катя. — Сама—то как? Очень болит?
— Жить буду… Подумаешь, шрам. Когда война закончится, уберу его. Идеально, конечно, не получится… Но что поделаешь? Чтобы не косились, буду носить более открытые блузки.
Губы Оксаны тронула ироничная улыбка, но Катю она не обманула. Прежняя красота Алюминиевой Королевы теперь была испорчена осколком, глубоко вспоровшим безупречную кожу. Но Белова не могла не восхититься мужеством, с которым Хворостова воспринимала свое положение. Потеряв отца, свое состояние и положение в обществе, эта девушка продолжала бороться. И даже ее последнее лишение не сломило ее.
Катя слабо улыбнулась в ответ, после чего, сделав еще глоток воды, спросила:
— Как там Лёша?
— Получше. Состояние стабилизировалось. Он умеет цепляться за жизнь. А твой как?
— К счастью, его рана не так опасна, как показалось на первый взгляд.
Оксана молча кивнула. Она и сама чертовски устала, и сейчас ей было не менее тяжело вести светскую беседу. Прислонившись спиной к противоположному дверному косяку, девушка чуть помолчала, после чего неуверенно произнесла:
— Я за Лескова тревожусь… Странно, да? Кругом столько раненых, а я думаю о нем. Ханс сказал, что у него изменилась энергетика. Я даже не представляю, что это значит, но сомневаюсь, что это хорошо… И еще он не ест уже третий день. Мы приносим ему еду и с тем же успехом уносим. Он не отзывается.
Услышав эти слова, Катя почувствовала, как ее сердце леденеет. Мысль о том, что Дмитрий пребывает в таком состоянии, да еще и совершенно один, ужаснула ее. Она знала, что отношение Лескова к Эрике не было наигранным, но она представить себе не могла, что смерть жены настолько сломит его. Прежде он казался таким сильным и уверенным в себе, что нельзя было даже помыслить, что за подобной оболочкой может скрываться ранимый человек.
— Я опасаюсь, как бы он тоже не наложил на себя руки, — продолжила Оксана. — После того, что случилось с Полковником…
— Не нужно, — Катя заставила собеседницу прерваться. Хворостова озвучила ее собственные страхи, тем самым сделав их реальными. — Я… Я попробую поговорить с ним. Можно я отлучусь ненадолго? Отнесу ему ужин.
— Конечно, — Оксана поспешно кивнула. Однако решение Кати навестить Лескова не сильно обнадежило ее. Он не пускал к себе даже лучшего друга, не говоря уже о посторонних, которых то и дело отгонял от двери с помощью внушения страха. С чего ему пускать к себе Белову?
Катя тоже сомневалась, что Дима захочет ее видеть. Но позволить себе сидеть сложа руки она тоже не могла. Она до сих пор любила его, и знать, что он находится в таком состоянии, было для нее невыносимо. Спустившись на первый этаж, где когда—то находилась правительственная столовая, она попросила работника подготовить поднос с едой, чтобы отнести его Лескову.
— Не задолбались еще бегать туда—обратно? — пробормотал Евгений, один из бывших сотрудников продовольственного сектора. — Можно сколько угодно носить ему еду, он все равно не откроет.
Катя не стала комментировать услышанное — у нее было сил кому—то что—то доказывать. И, словно почувствовав ее состояние, Евгений тоже не стал спорить. На несколько минут он скрылся в подсобке, после чего вынес банку тушенки, вилку и консервный нож.
— Открывать не буду. Захочет — сам тогда, — сказал он, протянув Кате жестянку. — Напитки не предлагаю: у него в кабинете свой кофейный аппарат, чайник и кулер с водой. Думаю, от жажды он не страдает. Ну, если он все—таки откроет, и что—то понадобится, приходи еще, подготовлю.
— Спасибо большое, — Катя выдавила из себя слабую улыбку, на что Евгений лишь устало кивнул.
— Тебе бы самой поесть и поспать. Прозрачная уже.
Но Белова не отреагировала. Взяв с соседнего стола чистую тарелку, она поставила ее вместе с банкой тушенки на поднос и направилась к кабинету Лескова. С каждым шагом девушка все больше нервничала. Она не знала, что скажет ему, и как Дима воспримет ее появление. Возможно, даже разозлится. Он только что потерял жену, а тут к нему, словно в насмешку, заявляется девица, с которой ему приписывали грязную интрижку.
У двери кабинета Белова на несколько секунд замерла, пытаясь успокоиться, а затем осторожно постучала. Реакция Дмитрия оказалась предсказуемой — точнее, ее не было вовсе. Ответом для Кати стала привычная тишина, словно комната давным—давно опустела. Тогда девушка постучала снова, уже увереннее, а затем, устало прислонившись к косяку, мягко произнесла:
— Дим, это я, Катя… Я принесла тебе ужин. Открой мне…
И снова эта зловещая тишина. Равнодушная дверь словно не замечала измученной девушки, которая в отчаянии смотрела на ее поверхность.
— Дим, — снова позвала его Белова. — Пожалуйста, открой дверь. Тебе нужно что—то поесть.
Молчание. В этот момент Кате даже почудилось, что в кабинете действительно никого нет. Не может же быть настолько тихо. Эта тишина была какой—то уродливой и ненормальной, и не должна царить в тех местах, где еще обитает жизнь.
— Дима, — голос Кати предательски дрогнул. — Я прошу тебя… Я знаю, каково тебе сейчас, потому что сама потеряла обоих родителей. И я знаю, каково это — не хотеть жить. Но нужно держаться. Ты сам говорил: мы же детдомовские, мы не имеем права сдаться…
Девушка не заметила, как по ее щеке скатилась слеза. Слова давались ей тяжело, но молчать было еще тяжелее.
