Теперь Габриэла ненавидела себя за это. Впадая время отвремени в дрему, она снова пыталась вызвать Джо из небытия, но он не приходил.Он оставил ее навсегда. Габриэла старалась представить, что он чувствовал и очем думал перед смертью. Она до сих пор не знала, какая мука заставила егопринять это страшное решение. Почему он поступил так, как много лет назад поступилаего собственная мать, оставившая сиротой единственного сына.
Теперь Джо оставил сиротой ее. Габриэла была совершенноодна. Даже ребенка — их ребенка — она потеряла. У нее не было ничего. Абсолютноничего, кроме горя и сожаления.
Вечером следующего дня к Габриэле неожиданно приехаламатушка Григория. Предварительно она поговорила с врачом и узнала, как близкоГабриэла была к тому, чтобы «отправиться в лучший мир», как деликатно выразилсядежурный врач из уважения к черному монашескому облачению настоятельницы.
Состояние Габриэлы было по-прежнему тяжелым, и вид еесмертельно бледного, измученного лица неприятно поразил настоятельницу. Этолицо нагляднее любых слов свидетельствовало о том, как близка была Габриэла ксмерти. Щеки ее ввалились, губы казались почти прозрачными и приобрелисиневатый оттенок, голубые глаза потеряли блеск, выцвели и сделалисьгрязно-серыми. Постоянные переливания крови пока не возымели никакого действия,и врач сказал настоятельнице, что Габриэле потребуется несколько месяцев, чтобыоправиться. «В физическом смысле…» — добавил он многозначительно и посмотрел наматушку Григорию.
У постели Габриэлы матушка Григория просидела почти час, ноговорили они очень мало. Габи была еще слишком слаба, к тому же все, что онапыталась сказать, заставляло ее плакать.
— Молчи, дитя мое, ничего не говори, — произнесланаконец мать-настоятельница и взяла ее за руку. Минут через десять Габриэлауснула, и матушка Григория была почти благодарна ей за это. Но когда ее взглядслучайно упал на лицо Габриэлы, она не сдержала дрожи. Такие лица — бледные,неподвижные, вытянутые — она видела только у мертвых.
Слухи о том, что случилось с отцом Коннорсом, достиглимонастыря только через три дня после того, как молодой священник покончил ссобой. Монахини тревожно перешептывались по углам, и матушка Григория, видя,что сохранить это дело в тайне не удастся, сделала за завтраком краткоеобъявление. Она сообщила сестрам, что отец Коннорс неожиданно скончался и чтоего тело будет кремировано, а прах отправлен для захоронения в Огайо — туда,где покоились останки его родителей и старшего брата. Все поминальные изаупокойные мессы также пройдут в Огайо.
Таково было решение архиепископа Флэнегана, и матушкаГригория понимала, что старик делает все, чтобы замять скандал. Хоронить отцаКоннорса на нью-йоркском католическом кладбище было нельзя, поскольку, покончивс собой, он совершил смертный грех. По той же самой причине никто не должен былслужить по нему заупокойные мессы, но архиепископ решил, что пусть лучше этомуобстоятельству удивляются на родине отца Коннорса, а не в Нью-Йорке, гдеподобный запрет мог смутить души обитательниц монастыря Святого Матфея.
Самым подозрительным выглядел, разумеется, пункт о кремации.Католическая церковь не признавала «огненного погребения», и умерший католик, атем более — священник, мог быть кремирован только в самом исключительномслучае. Матушка Григория полагала, что, хотя и с очень большой натяжкой, этотфакт можно будет объяснить трудностями транспортировки тела. И все же, когданастоятельница попросила сестер келейно помолиться об упокоении души отцаКоннорса, она поймала на себе несколько недоуменных взглядов, а сестра Анна —ныне сестра Генриетта — неожиданно расплакалась.
Через несколько часов после того как матушка Григориявернулась из больницы, сестра Анна сама пришла к ней в кабинет. Она опятьплакала, и настоятельница, усадив ее на стул, спросила, что случилось. Номолодая послушница только рыдала, повторяя одни и те же слова: «Меа culpa!»[1], и ничего не могла толком объяснить.
— Что же все-таки случилось, дитя мое? — спросиламатушка Григория после того, как сестра Анна залпом выпила два стакана воды инемного успокоилась. — В чем ты виновата? Я понимаю, что смерть отцаКоннорса сильно подействовала на нас всех, но не до такой же степени! Возьмисебя в руки. Ведь ты не имеешь к его смерти никакого отношения, правда?
— Нет, имею! — всхлипнула сестра Анна, которая ужедогадалась, что с Габриэлой и отцом Джо Коннорсом случилось что-то страшное, итеперь ее мучила совесть.
Матушка Григория взяла новициантку за подбородок и заставилаподнять голову. Глядя ей прямо в глаза, она проговорила спокойно, но твердо:
— Ты ни в чем не виновата. Отец Коннорс, очевидно, былсерьезно болен, но скрывал это ото всех. Обстоятельства его смерти, конечно,весьма трагичны, но это еще не причина, чтобы так расстраиваться.
— Служка из Святого Стефана сказал продавцу избакалейной лавки, что отец Коннорс повесился, — всхлипнула сестра Анна.Она была по-настоящему потрясена. Эта кошмарная история дошла до нее черездесятые руки: бакалейщик рассказал новость почтальону, который по пути вмонастырь зашел к нему в лавку выпить содовой. В монастыре почтальон поделилсяслухами с сестрой Жозефиной, а от нее новость стала известна половине обители.
Услышав об этом, мать-настоятельница сердито насупилась. Онабыла очень недовольна, но старалась не подавать вида.
— Уверяю тебя, сестра Генриетта, это полная чушь.
— А где тогда Габриэла? — спросила сестраАнна. — Сестра Евгения говорила, что ее увезли на «Скорой», но никто незнает почему. Где она, матушка?
— У сестры Мирабеллы был приступ гнойного перитонита.Сначала она не знала, что это такое, и боялась, что могла заболеть какой-нибудьзаразной болезнью. Поэтому она просила меня временно отселить от нее сестер,которые жили с ней в комнате. Ей было очень больно, но она терпела, какподобает истинной послушнице. Лишь на следующий день я решила вызвать к нейврача, и ее забрали в больницу.
«Прости меня, Господи! — мысленно взмолиласьмать-настоятельница. — Боже, как я лгу! Как будто всю жизнь этимзанималась!» Впрочем, это была официальная версия, которой сестрам отнынеследовало придерживаться как в разговорах между собой, так и с посторонними.Монастырь был слишком мал, чтобы в нем можно было что-то утаить. И сестра Аннаи остальные не могли не видеть сурового отца Димеолу, посланника архиепископа,который приезжал в монастырь вместе с отцом О'Брайаном. Одного этого было болеечем достаточно, чтобы тихая обитель невест Христовых наполнилась самыминевероятными догадками и слухами. Любовь к сплетням была неизлечимой болезньюлюбого замкнутого сообщества. Матушка Григория, как женщина в высшей степениразумная, даже не пыталась что-либо с этим делать.
В данной ситуации ее задача сводилась к одному: довести досведения всех послушниц официальную версию случившегося, и сейчас она пыталасьвтолковать это сестре Анне.
