— Ты поняла меня, дитя мое? — спросила она, исестра Анна, судорожно сглотнув, кивнула.
— Да, я все поняла, матушка.
— Тогда скажи, в чем ты считаешь себя виноватой.
— Это я написала то письмо, — призналась сестраАнна и снова зарыдала. — Я нашла дневник Габриэлы. В нем она описала все…как встречалась с отцом Коннорсом в нашей пустой келье, где сейчас архив. О,матушка, как я ей завидовала! Я не хотела, чтобы у нее было то, что я когда-тоимела, но не смогла удержать.
Да, матушка Григория хорошо помнила это письмо. Оно,конечно, озаботило и даже напугало ее, но началось все не с него.Настоятельница уже давно чувствовала, что между ее любимицей и молодымсвященником возникла опасная симпатия. Письмо сестры Анны только ускорилособытия.
— Ты поступила нехорошо, сестра Генриетта, —сказала она молодой послушнице. — Ревность и зависть — это грех, которыйтебе предстоит искупить молитвами и богоугодными делами. Твое письмо ни на чтоне повлияло. Я не придала ему значения, поскольку оно было без подписи. Ятолько огорчилась, что одна из моих сестер запятнала себя таким пороком, кактрусость. Что касается твоих подозрений, то они, конечно, не имеют под собойникаких оснований. Тебя ослепила ревность. Сестра Мирабелла и отец Коннорс былипросто хорошими друзьями. Их связывала не любовь друг к другу, а любовь кГосподу нашему Иисусу Христу и преданность однажды выбранному пути. И еслиГабриэла порой позволяла себе кое-какие фантазии, то лишь по молодости и понеопытности. Ты не должна была придавать этому значения, как не должны мы,служители Божьи, обращать внимание на соблазны мира. Мы свободны от них,свободны по собственному выбору, если, конечно, мы хотим быть настоящимимонахинями. Ты понимаешь?..
Она немного помолчала, пристально глядя на послушницу.
— Я рада, что ты все поняла, — сказала матушкаГригория, дождавшись утвердительного кивка сестры Анны. — А сейчас забудьобо всем и ступай. Все будет хорошо.
Сестра Анна послушно пошла к двери, но на порогенастоятельница остановила ее.
— Кстати, где сейчас дневник сестры Мирабеллы? —спросила она.
— У нее в комнате, в сундучке, — ответила сестраАнна.
— Хорошо, ступай.
И, перекрестив новициантку, мать-настоятельница отпустилаее.
Как только сестра Анна ушла, матушка Григория немедленноотправилась в комнату Габриэлы. Там она достала из сундучка тонкую тетрадь вклеенчатой обложке и отнесла к себе в кабинет. Не читая, она спрятала ее в сейфи снова вышла. До вечерней молитвы настоятельница успела встретиться с сестрамиЭммануэль и Иммакулатой и с десятком самых старых монахинь. Все они должны былисобраться в ее кабинете после того, как послушницы и молодые монахини лягут спать.
В половине одиннадцатого вечера двенадцать монахинь ужесидели в кабинете настоятельницы. Все они выжидательно смотрели на матушкуГригорию, видимо, ожидая, что она расскажет им правду о том, что случилось сГабриэлой и отцом Коннорсом, но настоятельница сразу заявила о том, что вмонастыре циркулируют самые нежелательные слухи и что их задача — пресекать вкорне всякие разговоры на известную тему.
— Священники и монахи прихода Святого Стефана скорбят отрагической кончине отца Коннорса, — сказала она, — однакоподробности этого дела таковы, что молодым сестрам и послушницам вовсе необязательно их знать. Наш долг, — добавила настоятельница, — защититьсестер от возможного скандала и не позволить им сплетничать между собой, ибоизвестно, что празднословие льет воду на мельницу врага рода человеческого.
В своей речи матушка Григория была столь решительна исурова, что никто из монахинь не осмелился задать ей ни одного вопроса охарактере отношений между Габриэлой и отцом Коннорсом. Они только поинтересовались,где сейчас сестра Габриэла, и мать-настоятельница сообщила им то же самое, чтоона несколько часов назад рассказывала сестре Анне: острый аппендицит,операция, больница.
— Сестра Мирабелла вернется, когда будет чувствоватьсебя лучше, — закончила она, думая о том, что после удаления аппендицита уГабриэлы непременно должен остаться шрам и что его отсутствие рано или позднобудет замечено сестрами. Впрочем, она уже почти не верила в то, что Габриэлебудет позволено остаться в монастыре.
— Так что же, значит, слухи верны? — переспросиласестра Мария Маргарита, которая сидела, опираясь руками на свою поставленнуювертикально клюку. В монастыре она была самой старой, и потому ей дозволялисьнекоторые вольности. — Говорят, эти двое любили друг друга и встречались вкаком-то парке? И из-за этого молодой Коннорс убил себя? Послушницы болтали обэтом все утро…
Прежде чем ответить, матушка Григория мысленно поблагодарилаБога за то, что о беременности Габриэлы не было сказано ни слова.
— А мы не будем болтать об этом, сестра Мария, — снажимом сказала она. — Я не знаю всех обстоятельств смерти отца Коннорса ине стремлюсь узнать. Когда я встречалась с архиепископом, он совершенно ясно инедвусмысленно дал понять, что нас это не касается. Давайте же будем добрымисестрами и перестанем думать о том, что не должно нас занимать. Душа отцаКоннорса находится в руках Божиих. Мы можем только молить Всевышнего омилосердии и снисхождении.
Она ненадолго замолчала, пристально глядя на собравшихся.
— Иными словами, сестры, я не желаю больше ничего обэтом слышать. А для того, чтобы ни у кого не возникало соблазна почесать язык,на всех сестер налагается семидневный обет молчания. Начиная с завтрашнего утрани одна из нас, за исключением меня и сестры Иммакулаты, не должна произноситьни слова. Вслух разрешается только молиться и исповедоваться. Аминь.
— Аминь, матушка, — хором отозвались монахини,пораженные этой чрезвычайной мерой. Ни одна из них не усомнилась, чтонастоятельница действует по прямому указанию архиепископа, и это былодействительно так. Святой отец Флэнеган дал матушке Григории, что называется,полный карт-бланш в пределах ее полномочий, а эти полномочия были достаточношироки.
Отпустив монахинь, матушка Григория отправилась в монастырскуюцерковь. Там она упала на колени перед статуей Девы Марии и долго молилась,прося ее помочь Габриэле. Матушка Григория полюбила Габриэлу как родную дочь, имысль о том, что ей придется расстаться с ней, была невыносимой. С другойстороны, она боялась даже думать о том, что будет с ее воспитанницей,выброшенной в жестокий мир.
В том, что Габриэла совершенно не готова к жизни вне стенмонастыря, настоятельница не сомневалась. История с Джо Коннорсом была томусамым наглядным подтверждением. Они оба были слишком наивными и чистыми, чтобыприслушаться к голосу разума и остановиться до того, как стало слишком поздно.Они были слишком молоды, у них не было опыта, они могли опираться только другна друга… Что ж, жизнь преподнесла Габриэле жестокий урок, за который оназаплатила жизнью любимого человека и едва не заплатила своей.
