На некоторое время ее оставили одну, и Габриэла сноваунеслась куда-то далеко — в какое-то незнакомое место, где она еще ни разу небывала, но и там было тоскливо, жутко и одиноко.
Когда она очнулась, на лице у нее была прозрачнаякислородная маска, от которой сильно пахло какой-то кислятиной, и Габриэлу едване стошнило. Каталку, на которой она лежала, куда-то везли. Габриэла виделапроплывающие над ней лампы, потолки и верхние части белых дверей с черныминомерами. «Сейчас мы отвезем тебя в твою комнату», — сказал кто-то, иГабриэла подумала, что она, наверное, в тюрьме. Здесь ей предстоит отбыватьпожизненный срок за все те ужасные вещи, которые она совершила.
Она всерьез ждала, что кто-нибудь скажет ей: ты виновна втом-то и в том-то, но не дождалась. Каталку ввезли в какую-то комнату, иГабриэла почувствовала, как ее поднимают и перекладывают на кровать.Крахмальные простыни обожгли тело ледяным океанским холодом, но послеперенесенных страданий это было даже приятно. «Закована в холод и лед; весна,жди — не жди, не придет», — вспомнила она. Кажется, это стихи Шелли. Но,насколько она знала, Шелли никогда не был на Северном полюсе. А она, по всейвидимости, находилась именно там, на самой макушке Земли, чтобы Богу быловиднее, кому он выносит свой окончательный приговор.
— Продолжайте вливать физиологический раствор, —раздался в отдалении приятный мужской голос. — Каждые три часа —переливание крови. И кислород, обязательно кислород…
Потом Габриэла заснула и проспала почти сутки. Дважды илитрижды, потревоженная шорохом близкого движения, она приоткрывала глаза. Теплыесильные руки поправляли на ней простыню, оттягивали кожу на плече и на сгибелоктя, и тогда она ощущала легкий укол. К этому времени Габриэла уже поняла,что находится не в тюрьме, а в больнице. Потом она вспомнила, что с ней делали,вспомнила донесшийся из тумана жалобный крик какой-то женщины и поняла, в чемдело. Она потеряла ребенка Джо.
От этой мысли Габриэле захотелось плакать, но у нее не былосил. Она только несколько раз глухо всхлипнула. Но когда часа через два к ней впалату пришел врач, она не сдержалась и зарыдала в голос.
— Ну-ну, не надо, успокойтесь, — сказал врач ипотрепал ее по руке. — Я очень вам сочувствую, но медицина, к сожалению,не всесильна. Не расстраивайтесь так, девочка моя. Вы скоро поправитесь и самиувидите, что все не так страшно.
Врач был пожилым и очень опытным, но откуда он мог знать,что значил для Габриэлы этот ребенок. Габриэла поступила в больницу измонастыря, но врачу даже в голову не пришло, что она может быть послушницей. Онполагал, что Габриэла скорее всего одинокая мать или дочь чрезмерно строгихродителей, которую упрятали от позора.
— Вы обязательно поправитесь, — повторилон, — и у вас будут другие детки, крепкие, здоровенькие, умненькие.Конечно, потерять первенца — трудно, но не смертельно. Считайте, что вам простонемного не повезло.
Но от этих слов Габриэла зарыдала еще горше. Она вообще нехотела иметь детей, боясь превратиться в такое же исчадие ада, какой была еемать. Пока у нее был Джо, она могла надеяться, что сумеет начать новую жизнь слюбимым человеком и с ребенком, рожденным от их искренней и чистой любви. Этумечту она лелеяла все те два месяца, что продолжались их с Джо тайные встречи,но теперь все полетело в тартарары. Должно быть, она просто не заслуживаласчастья.
— В первое время, конечно, придется поберечься, — продолжалмежду тем врач. — Вы потеряли слишком много крови, и мы едва смогли васвытащить. К счастью, бригада «Скорой» сразу начала переливание. Опоздай онихоть немного, и все было бы кончено.
Врач умолчал о том, что у Габриэлы трижды останавливалосьсердце — один раз в санитарной машине и дважды — в приемном покое. За всю егодолгую практику это был самый тяжелый случай выкидыша.
— Вам придется несколько дней полежать у нас, —сказал он. — Потом, я думаю, мы отпустим вас домой, но только если выобещаете избегать всяческих волнений и тяжелой работы. — Врачпредостерегающе поднял палец. — И, разумеется, никаких танцев, вечеринокили свиданий! Все это вам совершенно противопоказано по крайней мере вближайший месяц. Вам ясно?
Врач старался казаться суровым, но при мысли о том, как этаослепительно красивая девочка кружится в танце или смеется, запрокинув назадголову и сияя своими небесно-голубыми глазами, он не сдержал улыбки. Он былсовершенно уверен, что как только Габриэла выпишется, ей сразу захочется встретитьсяс друзьями или, быть может, даже с тем молодым человеком, который сделал ейребенка.
Старый врач, конечно, не догадывался, что возникшая в еговоображении картина не имеет ничего общего с жизнью, которую вела Габриэла.Поэтому он был по-настоящему потрясен, когда увидел в ее взгляде бесконечныйужас и горе.
— Мой муж умер вчера, — сказала Габриэла хриплымшепотом. Она действительно считала Джо своим мужем. Формальности не имели длянее никакого значения — ни тогда, ни тем более сейчас.
Врач посмотрел на нее с сочувствием.
— Мне очень жаль, — проговорил он, качая головой.Теперь ему многое стало понятно. На протяжении всего времени, пока шла борьбаза жизнь Габриэлы, его не оставляло ощущение, что пациентка не хочет жить иотчаянно сопротивляется любым усилиям врачей. Она хотела умереть, чтобы бытьвместе с любимым — с человеком, которого она только что назвала своим мужем,хотя врач сомневался, что они были женаты официально.
В противном случае Габриэле вряд ли позволили бы жить вмонастыре.
— Постарайтесь заснуть, — сказал врач. — Вамнужно как следует отдохнуть. Ну а потом уже можно будет думать, как житьдальше.
Он не сомневался, что впереди Габриэлу ждет долгая исчастливая жизнь. В конце концов, она была еще очень молода, а врач знал, чтомолодость — лучшее лекарство и от болезней, и от всех жизненных невзгод.Когда-нибудь эта беда, это двойное несчастье, которое заставило ее такстрадать, забудется, сотрется из памяти, заслоненное новой счастливой встречей.А в том, что такая встреча в ее жизни состоится, он не сомневался. Габриэлабыла так хороша собой, что врач почти жалел, что не может скинуть годков этакдвадцать пять и снова стать молодым и гибким юношей, каким он был, когдазаканчивал медицинский колледж.
Но пока девочка выглядела так, словно мир вокруг нееперестал существовать, и, с точки зрения самой Габриэлы, так оно и было. БезДжо жизнь теряла всякий смысл. Каждый час, каждую минуту она вспоминала ихтайные встречи и свой дневник, в котором она обращалась к нему. Вся короткаяистория их любви развертывалась перед ней день за днем, и Габриэла тихоплакала, когда в ее ушах начинали звучать те нежные слова, которые когда-тосказал ей Джо. Тело тотчас же начинало отогреваться и слегка подрагивать,словно откликаясь на ласковые прикосновения его осторожных и сильных рук.
День, когда она узнала, что Джо покончил с собой, вставалперед ней как в тумане. Она плохо представляла себе лица и слова двухсвященников, принесших ей страшное известие, но зато хорошо помнила отчаяние,охватившее ее при мысли, что Джо ушел навсегда и бросил ее одну. И в этомГабриэла обвиняла именно себя. Ведь не зря же Джо не захотел взять ее с собойтем страшным утром, когда бригада врачей, выбиваясь из сил, старалась вернутьее к жизни. Она чуть не умерла — Габриэла знала это совершенно точно, но Джооттолкнул ее, не позволил следовать за собой, и от отчаяния она сдалась,позволив врачам вытащить себя из бездны.
