Тео смотрит на Некко.
– Эва Сандески, – говорит она. – Это ты.
Некко кивает и смотрит в окошко.
– Да, – говорит она. – Когда-то я была ею.
Некко
Эва Сандески. Так странно снова слышать свое настоящее имя.
Она повторяет его про себя и слышит голоса отца и матери, зовущие ее: «Эва, Эва, Эва».
Потом голос Эррола: «Ты здесь, маленькая Э? Есть кто дома?»
Она долго трудилась, чтобы отстраниться от этого, похоронить свое прошлое в глубине памяти. Но теперь Некко понимает, что если хочет получить представление о том, что случилось с Гермесом и кто убил ее мать, то должна открыть этот сейф и попытаться вспомнить все, что можно. Некко начинает с самого начала.
«Когда-то меня звали Эвой Сандески. Я жила в доме 198 по Бирчвуд-лейн. Моя мать была художницей и имела студию в задней части дома. Мой отец был профессором; он написал книгу «Принцесса и слон».
Это она помнит. А если этого недостаточно, остальное можно найти в материалах, собранных Гермесом.
Некко листает бумаги, стараясь усвоить новую информацию. Пытаясь понять, почему все, о чем рассказывала мама, оказалось ложью. Странная ирония судьбы: Некко никогда по-настоящему не верила маминым рассказам о том, что Змеиный Глаз неустанно разыскивает их и что они постоянно находятся в опасности. Но все это оказалось правдой. Однако самая большая ложь, услышанная от матери, – ложь о великом Потопе, – была принята без оговорок.
– Расскажи, что ты помнишь об этом великом Потопе, – просит Тео. Они едут по городу, выбирая окольные пути и держась подальше от оживленных мест. Пруденс не хочет рисковать, опасаясь, что кто-то может узнать Некко, хотя она уже поправила свой парик.
– Немногое, – признает Некко. – Большей частью по рассказам матери, после всех событий.
– Но ты должна что-то помнить, – настаивает Пруденс.
Некко закрывает глаза и пытается вернуться в тот день, когда случилось наводнение. Может быть, что-нибудь в ее воспоминаниях поможет открыть знание, запертое внутри нее, в точности как у принцессы из отцовской книжки.
Шел сильный дождь. Этот дождь как будто имел определенную структуру, когда молотил по крыше и барабанил в окна. Некко сидела целыми часами, словно под гипнозом, пока пыталась расшифровать его, обнаружить какой-то смысл в постоянном стуке, тяжелом и яростном, как очередь из пневматической винтовки Эррола.
Они наблюдали за подъемом уровня реки за домом и говорили о реке как о живом существе, непредсказуемом и опасном.
Отец обложил свою мастерскую мешками с песком.
– Наверное, нам следует построить ковчег, – шутливо обратился он к маме, но его взгляд, обращенный на ревущий поток, был совершенно серьезным. Мимо проплывали разные предметы: доски, баскетбольный мяч, пластиковая лошадь-качалка, принадлежавшая какому-то несчастному ребенку.
– Остается надеяться, что дамба выдержит, – сказала мама; ее тихий голос доносился из-под черного зонта. Тогда мама была красавицей: безупречная кожа оттенка слоновой кости, огненно-рыжие волосы, заплетенные в толстую косу, свитер ручной вязки и брюки, сшитые на заказ.
Вода имела сердитый вид и грохочущий голос. Этот звуковой фон сопровождал их последние несколько дней; он почти оглушал их, подавлял все остальные звуки. Им приходилось кричать, чтобы слышать друг друга, вопить во весь голос, чтобы сказать «доброе утро» или попросить передать за завтраком кленовый сироп.
Все дороги были перекрыты большими оранжевыми заграждениями с мигающими огнями, потому что река поднялась слишком высоко.
У Некко тупо ноет голова от этих воспоминаний.
– Я уверена, что было наводнение, – начинает Некко. – Помню воду повсюду вокруг меня. Меня затягивало вниз и уносило все дальше. Потом я ударилась головой; думаю, о камень на дне реки. Мать нашла меня у реки на следующее утро. Она сказала, что мне чудом удалось выжить.
Некко вспоминает, как ее мать сказала: «Посмотри, что я спасла для тебя», и достала куклу Надежду из спортивной сумки, куда в спешке побросала вещи из дома: несколько смен одежды, свадебную фотографию и медальон с изображением маленького папы, одетого в костюм Робин Гуда.
– Может быть, твой отец пытался убить тебя? – предполагает Пруденс. – Возможно, он сошел с ума и твоя мать уговорила тебя бежать из дома.
– Нет, все было не так, – говорит Некко.
Она мало в чем уверена насчет того дня, но в глубине души знает, что папа никогда не причинил бы ей вред. Папа любил ее. Он мастерил для нее разные игрушки и делился с ней своими секретами… такими, как его изобретение. Его ужасное изобретение. И голос, исходивший из аппарата:
«Я тот, кем ты хочешь меня видеть».
И смех, жуткий и жестокий смех призрачного хора.
Некко закрывает глаза и еще раз пробует вспомнить тот день. Она помнит, как бежала в папину мастерскую в желтом прорезиненном плаще, а отец бежал следом за ней. Они собирались проверить, не протекает ли крыша. Эррол ушел к излучине реки, чтобы проверить уровень воды и посмотреть, не размыло ли дорогу.
Некко первой вошла в мастерскую и обнаружила там нечто пугающее. Но что именно? Папино изобретение. Аппарат был закрыт брезентом, но издавал звуки. Он был живым. Отец прибежал на ее крик и какое-то мгновение стоял в дверном проеме: это был идеальный силуэт, человек-тень. Некко помнила свой портрет в профиль, однажды сделанный Эрролом: он усадил ее так, чтобы свет падал на одну сторону лица, а с другой стороны приложил лист бумаги, прикрепленный к доске. Потом прочертил ее силуэт и довольным голосом сказал: «Смотри, это ты».
Но это была не она.
