Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Как-то утром на нейтральную полосу выехал немецкий улан с копьем, к которому был привязан белый флаг, и положил на землю пакет и письмо. Письмо, адресованное офицерам нашего полка, было составлено в вежливой форме. В пакете находились сигары и коньяк. Через какое-то время наш гусар под белым флагом положил на нейтральную полосу пакет с папиросами и водкой для немецких офицеров. В письме мы приглашали их встретиться в полдень на нейтральной полосе. По три офицера с каждой стороны встретились и даже вместе сфотографировались. Мы говорили о чем угодно, в основном на спортивные темы, но ни словом не упомянули о войне. Прощаясь, договорились встретиться на следующий день в то же время; мы должны были принести закуску, а немцы коньяк. Вечером новый командир дивизии, узнавший о встрече, категорически запретил общаться с немецкими офицерами. На следующее утро, чтобы оповестить немцев об отмене встречи, все наши передовые посты одновременно выстрелили в воздух. Возможно, если бы командиром дивизии был Гурко, он принял бы другое решение, но несколько дней назад Гурко получил повышение и принял командование пехотным корпусом.
Стреляя в воздух, мы чувствовали себя не лучшим образом. Нам хотелось объясниться с немецкими офицерами, чтобы они поняли, почему мы так поступили. В последующие месяцы мы несколько раз сталкивались с этим полком и как-то попытались, увы, безуспешно, войти с немецкими офицерами этого полка в контакт. Мы знали, по какой дороге в лесу периодически проезжает их патруль, поэтому написали письмо, вложили его в большой конверт и прибили конверт к дереву, стоящему у дороги. Письмо взяли, но ответа на него так и не последовало.
В конце января – начале февраля, когда немцы вытеснили нас из Восточной Пруссии, полк понес серьезные потери. Два офицера были убиты, один умер от ран. Среди этих офицеров был Владимир Соколов, который обучал меня верховой езде, когда мы еще стояли в Москве. Семь офицеров были ранены, среди них Рахманинов и Швед. Рахманинов больше не вернулся в полк; он умер от сыпного тифа в Гражданскую войну.
В течение десяти дней мы потеряли десять офицеров, то есть двадцать пять процентов общей численности. Цифра, в любом случае, большая, а если учесть предыдущие потери, то в общей сложности процент был значительно выше. Многие взводы оказались без офицеров. Однако наши потери были ничтожны по сравнению с потерями, понесенными пехотой. По общему мнению, шансы быть убитым в пехоте были намного выше, чем в кавалерии. Это мнение неизменно вызывало раздражение Меньшикова.
– Если меня убьют, мне будет абсолютно все равно, какой у меня был шанс, – отвечал он на подобные заявления.
Константин Соколов с большим чувством написал о смерти брата, и мне захотелось привести на страницах книги его рассказ как пример описания одной из многих тысяч обычных военных историй.
«Наши позиции находились примерно в 300 метрах от немецких. Никто в эскадроне не спал в эту ночь: мы ждали немецкое наступление. Утром некоторым солдатам разрешили пойти в деревню отдохнуть. Бой начался в районе полудня. Наша батарея открыла прицельный огонь; снаряды рвались чуть выше траншей. Немцы выскочили из траншей и побежали. Когда наша пехота поднялась из окопов с криком «Ура!», капитан Поляков (не путать с корнетом Поляковым) приказал своим солдатам перейти в наступление. Отдыхавшие в деревне гусары присоединились к наступавшему эскадрону. Брат не появился. Я побежал в деревню и нашел его крепко спящим на стогу соломы. Я разбудил брата, и он присоединился к гусарам. Тем временем немцы перестроились и открыли огонь из винтовок и пулеметов. Наше наступление захлебнулось. Капитан Поляков крикнул мне, что его ранили, и с помощью гусара пошел в деревню. Ураганный немецкий огонь заставил гусаров вжаться в землю; раненые отползали назад. Командование после Полякова должен был принять мой брат. Я осмотрелся, но не увидел его. Понимая, что бессмысленно оставаться на открытом пространстве, я приказал отступать. Гусары боялись шевельнуться и оставались на месте. Я метался между взводами, приказывая отступать. Наконец гусары подчинились. Когда мы вернулись в деревню, я спросил, не видел ли кто поручика Соколова. Гусары молчали. Подозревая худшее, я повторял свой вопрос до тех пор, пока кто-то не ответил, что он убит. Я бросился в деревню и увидел брата, лежащего приблизительно в сорока метрах впереди. Гусары хотели вытащить его тело, но я, желая избежать лишних потерь, запретил им идти за телом брата. Пока я разбирался с ранеными и погибшими, гусары все-таки принесли убитого брата».
Во второй половине февраля немцы смогли окружить XX русский корпус с помощью трех своих корпусов. Корпус героически сражался против численно превосходящего противника, отступая к Гродно. Практически все погибли, когда до Гродно оставалось несколько километров; прорваться удалось только одной бригаде[41].
Вскоре мы увидели поле битвы, а пока наш полк в течение нескольких дней занимал сделанные пехотой траншеи на реке Неман. Пока мы находились в траншеях, был убит корнет Поляков и серьезно ранен командир 6-го эскадрона. Смерть Полякова была одной из многих бессмысленных потерь, которые столь часты на войне. Его эскадрон на ночь сменил в траншеях другой эскадрон. Траншеи были неглубокие, их, вероятно, рыли в спешке, под немецким огнем. Уже рассвело, и солдаты осторожно выглядывали из траншеи, чтобы определиться на местности. Поляков поднялся в полный рост и стал обозревать немецкие позиции. Первая пуля ранила его, а вторая попала прямо в сердце.
2 марта, спустя девять дней после поражения XX корпуса, 10-я русская армия перешла в контрнаступление. Наш полк шел вперед, пробиваясь сквозь снежную бурю. Когда днем буря утихла, мы увидели впереди, примерно в полутора километрах от себя, отступающую по той же дороге немецкую кавалерию. В сумерках мы вошли в августовский лес, где был окончательно разгромлен XX русский корпус. По обеим сторонам дороги было свалено что-то, издали напоминавшее штабеля дров. Снежков подъехал ближе к штабелям и сообщил, что это груды тел.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
