Что, если их тоже сюда привезли и держат по отдельности? Промыли им мозги, избили, заставили покориться – прямо за этой дверью, в соседней по коридору комнате?
Джоан впилась глазами в портрет белобородого Отца.
Этот может.
Пленница утратила чувство времени, ей казалось, что она обдумывает тему, заходя то с одной стороны, то с другой, уже несколько часов. В отсутствие внешних стимулов разум перебирал различные варианты, пытаясь нарисовать картину того, что произошло с друзьями, семьей, Гэри. Джоан понимала, что всё это – фокусы Отца, ее специально оставили одну, чтобы помучилась, однако ничего не могла с собой поделать. Поэтому, услышав звук поворачивающегося ключа в замке, она почувствовала облегчение.
Дверь открылась. На этот раз девочка принесла в своем мешке кусок холодной вареной говядины, ломоть свежеиспеченного хлеба, еще одну морковку и новую бутылку яблочного сока. Вместе с едой принесли книгу – Библию по версии Отца. Джоан охватило желание зашвырнуть ее в угол, утопить в наполовину заполненной «утке», но она совладала с собой, взяла книгу из рук девочки и поблагодарила.
Девочка улыбнулась, обнажив два ряда исключительно мелких, похожих на мятное драже зубов. Хотя на вид ей было пятнадцать-шестнадцать лет, она, похоже, сохранила молочные зубы, на месте которых так и не выросли настоящие.
На этот раз девочка пришла без старика. Джоан догадалась – ее проверяют. Поэтому она не попыталась улизнуть и не стала ничего спрашивать, попросту приняла еду и Библию и помахала на прощание рукой, когда девочка, пятясь, вышла и закрыла за собой дверь.
Постоянный зверский голод – явное последствие наркотического опьянения. Жажда тоже мучила; как бы Джоан ни сомневалась по поводу яблочного сока, пришлось его выпить. Она съела все, что ей принесли, и несколько минут прислушивалась к своему организму – не происходят ли в нем какие-либо эмоциональные изменения. Ничего не почувствовав, отхлебнула новую порцию сока и снова сделала паузу.
Постепенно она допила всю бутылку. Жажда и голод не ослабевали, ей казалось, что эти ощущения у нее вызывают нарочно.
Все может быть.
Отец никогда ничего не делал без умысла, не допускал случайностей.
Примерно через полчаса свет начал меркнуть, день подходил к концу, Джоан не стала дожидаться полной темноты и легла в постель. Можно включить лампу в углу, но что проку? Она здесь одна, и заняться нечем. К тому же она устала, хотя понятия не имела, чем была вызвана усталость – наркотиками, сенсорной депривацией или естественной реакцией организма.
Где сейчас Гэри? Что с ним? Увидит ли она его еще когда-нибудь?
В кромешной темноте на глаза Джоан навернулись слезы. Она произнесла вслух: «Гэри». Звук имени любимого успокаивал, отгонял ощущение одиночества, но в то же время наполнял душу тоской столь глубокой, что беззвучные слезы сменились всхлипами, а те – рыданиями.
Наплакавшись, она заснула.
А засыпая, повторяла: «Гэри, Гэри, Гэри…»
* * *
Пошел второй день.
Или который? Джоан не позволяли даже выглянуть наружу, все время держали взаперти. Хотя ей исправно носили завтраки, обеды и ужины, промежутки между ними могли быть произвольными: ужин – через шесть часов после обеда, завтрак – через час после ужина. Нельзя было также исключить, что завтрак подавали в четыре пополудни, а обед – в полночь.
От Отца всякого можно ожидать.
Позавтракав, Джоан со скуки взяла Библию, остановилась у занавесок, как будто за ними находилось настоящее окно, и наугад раскрыла книгу – на странице с наставлением родителям насмерть забивать непослушных детей камнями. Она тут же захлопнула Библию. По спине пробежал холодок – память о кошмаре, в котором она и ее родители пребывали каждый день, пока не сбежали из Дома. А ведь пять лет уже прошло… Джоан успела привыкнуть к жизни во внешнем мире и позабыть порядки Дома.
Джоан оглянулась на стол, где рядом с крошками от поджаренного хлеба и пустой бутылкой из-под сока лежал молитвенный свиток. Его принес доставивший завтрак мальчик. Как и девочка, он был из числа Детей. Одна его нога была длиннее другой, голова – слишком большая для его возраста.
От воспоминаний о Детях стало совсем жутко.
Джоан вернулась к столу, бросив Библию прямо на хлебные крошки. Хотя Отец убеждал, что Библия – основа всего, Святое Писание ее не увлекало. С одной стороны, в нем было слишком много противоречий. Джоан, к примеру, отказывалась принять на веру историю Исхода. Сохранив свою религию в тысячелетнем рабстве, увидев, как расступается Красное море, как падает с небес манна, богоизбранный народ вдруг забыл Творца и начал поклоняться золотому тельцу? И все из-за того, что Моисей не торопился спускаться с горы? Ерунда какая-то. А еще дикие выдумки про Адама и Еву, которых Бог якобы изгнал из рая, испугавшись, что они посягнут на его власть. В странном разговоре с кем-то третьим – другим богом? – Он говорит: люди вкусили плод с древа познания и научились различать добро и зло, пришлось их выгнать, пока те не успели добраться до древа жизни и обрести еще и бессмертие.
Нет, Библии она не верила.
А вот свитки имели над ней определенную власть. Молитвы звучали подчас жестко, даже грубо, зато содержали лишь обращения и просьбы, никаких легенд, и подчас приносили желаемый результат. Это вызывало к ним уважение. Джоан, помедлив, взяла со стола один из свитков, развернула его и по привычке прочитала молитву вслух:
«О Господь, Отец наш! Хвала Тебе за мое спасение от Чужаков. Прости меня за потакание злу, позволь мне еще раз узреть свет. Прими меня обратно в недро любви Твоей. Прокляни Чужаков навечно, дай мне защиту здесь, в Доме Твоем, во веки веков. Аминь».
Едва она закончила читать молитву, дверь открылась, и на пороге появился улыбающийся Авессалом. Словно он ждал за дверью, пока Джоан покончит с молитвой, и только ее прочтение позволило старцу войти. Джоан почти забыла о нем с тех пор, как родители увезли ее из Дома, и несколько опешила, ощутив теплую волну ностальгии. Подобно Отцу, Авессалом выглядел старше, чем прежде, зато искренне улыбался, а его глаза сияли добротой. Из памяти всплыла картинка: Авессалом, завязывающий обувь пяти-шестилетней Джоан, вытирающий толстым грубым пальцем слезы с ее щек, советующий не обращать внимания на озорного мальчишку Луку…
Авессалом шагнул в комнату.
– С возвращением! – произнес он на Языке и раскрыл объятия.
Джоан сразу поняла: его послали сгладить острые углы, помочь ей забыть, что ее одурманили, похитили и привезли в Дом против воли. Старец передаст, что Джоан полностью простили, она среди своих, и все будет хорошо… Не на ту напали! Однако Авессалом ей нравился, поэтому она пошла на компромисс и, улыбнувшись, сказала «здравствуй». Причем произнесла приветствие на Языке, удивившись про себя, с какой легкостью его вспомнила.
За спиной Авессалома стояла девочка, приносившая еду. Она боялась выйти вперед, но, когда Джоан встретилась с ней взглядом, просияла, очевидно, вспомнив ласковые слова Джоан. Детей в Доме не баловали комплиментами и похвалами.
