* * *
Вечером пришел черед шествия индейцев, работавших в поместье моей матери. Каждый подносил мне лист, фрукт, птицу, еще что-нибудь. Это было прекрасно, грустно, трогательно. Мне нравились все эти церемонии. Но они больше не захватывали меня…
Потом началась атамьялада, праздник тамале. Только Вьехо де ла Колбасон остался побеседовать со мной по душам. Время от времени он терся головой о подол моей юбки. Он горевал, что не может почистить мне обувь, ведь он был лучшим чистильщиком в деревне. Он сообщил мне:
– Тут появилась еще одна нищенка. Но она не из наших. Она не любит болтать, как мы, не любит есть, как мы. Она живет не так, как мы. Остальные считают, что она сумасшедшая. Ее называют деревенской дурочкой. Она сказала мне, что придет повидаться с вами.
Пока он рассказывал эту историю, послышались крики избиваемой женщины. Я растолкала людей вокруг и бросилась туда, откуда неслись крики. Это оказалась моя спальня. На кровати (она была приготовлена к моему приезду вот уже несколько дней) лежала женщина лет тридцати, ее волосы разметались на дорогих кружевных подушках и простынях. Прислуга пыталась стащить с нее льняной пеньюар с вышивкой. Они хлестали ее, как собаку, а она закрыла голову руками, но не пыталась убежать.
Это оказалась та самая деревенская дурочка. Она хотела поговорить со мной наедине и поэтому просто забралась в мою постель. Собрав последние силы, я заорала, пытаясь остановить извергов, которые ее избивали. Но тщетно. Моя мать заявила, что эта женщина опасна, накануне она выцарапала кому-то глаза, но ей удалось как-то выбраться из тюрьмы. Наконец я сумела выставить всех за дверь и остаться наедине с моей безумицей, чистой и прекрасной, которая легко поднялась и раскрыла мне объятия. Я думала, что в этих объятиях смерть и настигнет меня. Она нежно гладила меня по щекам, по рукам, по ногам. Она надела на меня белый льняной пеньюар, который только что был на ней, и с достоинством открыла дверь, чтобы уйти.
А я осталась лежать в кровати без сознания.
* * *
Настал день, когда консул приехал сообщить мне, что я должна вернуться в Париж, потому что этого требует мой муж.
В очередной раз я прошла мимо консьержки на площади Вобан. После всех этих событий я едва передвигала ноги. Наконец-то я дома. Тонио был все еще очень худ, очень спокоен и очень молчалив.
Дворецкий Борис радостно смеялся своим русским смехом, громким и непосредственным, каким он уже много раз встречал меня. В квартире все было по-прежнему, ничего не изменилось. Нас носило по миру, мы пережили смертельную опасность, а мебель безмятежно стояла на своих местах, храня уют этого светлого и голубого, как небо, уголка. Нас объединил семейный обед, мы ели молча, но в молчании нашем были тепло и нежность. Посетители сменяли друг друга: друзья, родственники, свекровь. Чего они от меня хотели? У меня не осталось для них ничего, ни частички души. Беды полностью истощили меня.
Однажды вечером, вернувшись от парикмахера, где я немного задержалась, я обнаружила, что квартира пуста: вывезли все! Только ветер гонял скомканные газеты по полу, потому что окна остались открыты. Я решила, что сплю. Где наша мебель, наши вещи? Я вспомнила фильм Чаплина – «Цирк», кажется, – где зритель видит лишь следы, оставленные по себе героями. Я ломала руки, ничего не понимая, не зная, что делать.
Я спустилась к консьержке, но не решилась ни о чем ее спросить. Вышла на улицу. Может, там я пойму, что случилось? Может, найду кого-нибудь, кто мне объяснит? Муж стоял тут же, передо мной, на тротуаре, как статуя. Он взял меня за руку и объявил:
– Я отказался от этой квартиры, слишком дорого. У меня нет больше денег, чтобы за нее платить.
– А где же мы будем жить?
– Я отвезу тебя в гостиницу. Я забронировал две комнаты.
Снова жизнь в гостинице. На этот раз – в «Лютеции».
19 Я иду работать
Гостиница «Лютеция» на левом берегу стала прибежищем для жителей правого берега… Перевалочный пункт между двумя берегами Сены.
Наша семья, созданная на песках Африки, не выдерживала жизни на слишком гладком асфальте Парижа. Все здесь было плоским, серым, скучным. Чтобы скрасить и расцветить эту унылую текучку, понадобились слезы, шампанское, ложь, измены…
Итак, две комнаты в гостинице: одна для месье, другая для мадам, совсем как в модных английских романах.
– Ты действительно собираешься снять две комнаты?
– Да, так будет удобнее, – сказал мне Тонио. – Я работаю ночью, это будет мешать тебе спать. Я тебя знаю.
– Ну ладно, как хочешь…
У администратора я попросила две комнаты, но на разных этажах.
– Это уж слишком.
– Нет, нет, так ты меньше будешь меня беспокоить, когда станешь поздно возвращаться…
– Отлично, но ты еще пожалеешь.
– Ох, да я уже пожалела! Всего на минуту, только на минуту. На одну-единственную. Когда я вернулась на площадь Вобан, а вся наша мебель, все наши вещи были вывезены. Ты мне ни слова не сказал! О да, в эту минуту я пожалела, так и знай. Но думаю, ты тоже однажды пожалеешь.
– Я это сделал из экономии.
– Из экономии? Но в гостинице мы будем платить вдвое больше, не говоря уже о ресторанной еде. Твои подсчеты так же загадочны, как твое небо. А может, это и правда дешевле? Может, тут мы расстанемся более тихо и незаметно, все произойдет как бы само собой. Вот она, экономия. Я поняла. Ты хочешь бросить меня без лишнего шума. Ты очень любезен. Спасибо.
Нам показали наши комнаты. Одна на шестом, другая на восьмом. Он грустно поблагодарил и проворчал:
– А кто даст мне мои рубашки и носовые платки?
– Я зайду, когда ты будешь в номере, и выдам тебе твои чистые рубашки и галстуки.
– Очень мило… Знаешь, у меня все повреждено, желчный пузырь не работает. Операция невозможна, потому что после падения в Гватемале у меня все внутри сместилось. Сердце давит на желудок, и меня постоянно тошнит.
– Тебя тошнит от твоей жизни! Ты уже изверг ее, изверг все из себя! Что у тебя теперь осталось?
– Ах, женщины не желают понимать мужчин!
– Мужчин, всех мужчин – нет. Одного-единственного мужчину, тебя, – да. Я знаю, что тебе нужно жить одному. Чтобы твои дни были абсолютно свободны – без еды, без женщин, без очага… Ты хочешь приходить и уходить как тень. Я правильно поняла?
– Да…
– Тогда зачем ты вызвал меня из Гватемалы? Зачем? Чтобы поселить меня в гостиничном номере? И чего ждать?
– Может быть, меня?
– Ты зашел слишком далеко. Я не смогу больше никогда следовать за тобой. Вот мы в гостинице. Через неделю у тебя скрутит желудок от ресторанной еды, алкоголя, беспорядочной жизни…
– Я и так болен. Я собираюсь в Виши, лечить печень.
