– Если бы его сбил автобус?
– Нет! – Мэгги нервно рассмеялась. – Нет! Я имела в виду, что все это, в конце концов, чрезвычайно болезненно. И ты не можешь… уйти мгновенно. Ты можешь закончить свой век в инвалидном кресле. Или стать слабоумным. Нет! Но, может быть… знаешь, ведь есть швейцарский метод. Один маленький укол, и все кончено.
– Ну да. – Дженни вытерла руки бумажным полотенцем и сняла белый халат. – Именно этим они и занимаются в хосписе, разве нет? Паллиативная медицина? Целая куча мелких уколов, которые убивают тебя по кусочку раз за разом?
– Нет! – горячо возразила Мэгги. – Они просто помогают снять боль.
– Да, но они и не пытаются сохранить ему жизнь, верно? Они не пытаются улучшить его состояние?
– Нет, но это не значит, что они убивают его. Знаешь, он танцевал со мной. Правда. Он повел меня на прогулку в сад и попросил потанцевать с ним. То есть если бы его не вытащили в хосписе из полной безнадежности, то, конечно же, он бы не смог этого сделать. Это был бы постоянный упадок вместо редких приливов энергии. И еще…
Мэгги помедлила. Она уже почти неделю прожила в раздумьях о странном откровении Дэниэла. Она больше никому не говорила об этом, в основном потому, что практически ни с кем не говорила в последние дни. Ее жизнь была поглощена состоянием Дэниэла. Она посмотрела на старую знакомую, возможно, самого близкого человека, не считая детей, матери и Дэниэла, и слова невольно подступили к ее губам.
– Дженни, он поведал мне нечто потрясающее, – сказала Мэгги, натягивая черные брюки. – Я скажу тебе, но ты должна обещать, что ни одна живая душа не узнает об этом.
Дженни вскинула брови:
– Откуда я знаю, кто может интересоваться твоим другом Дэниэлом, если никто из нас даже не знаком с ним?
Мэгги вскинула голову:
– Ну, никогда нельзя знать заранее. Ты должна дать обещание.
– Хорошо, я обещаю. – Дженни вздохнула и улыбнулась подруге.
– В восьмидесятых и девяностых годах он был донором спермы.
Выщипанные брови Дженни взлетели еще выше.
– Ого! – сказала она.
– И у него четверо детей. Два мальчика и две девочки. Одним около двадцати, другим далеко за двадцать.
– Боже ты мой. – Дженни подпихнула подушку у себя за спиной и уставилась на Мэгги.
– Знаю. И он не встречался ни с кем из них. Он ничего не знает о них, кроме пола и дней рождения. А теперь, когда он… теперь, когда ему осталось недолго, он говорит, что хочет увидеть их. И ясно, что в его нынешнем положении он мало что может предпринять в этом отношении.
– Так ты хочешь поучаствовать?
– Да, наверное, хотя я понятия не имею, с чего начать. Это все равно что искать иголку в стоге сена. На самом деле четыре иголки.
– Он сказал тебе, в какой клинике сдавал сперму?
– Нет, – ответила Мэгги. – Я не стала задавать вопросы после того, как он сказал главное. Мне не хотелось слишком давить на него, особенно в таком состоянии.
– Если ты всерьез собираешься заняться этим ради него, тебе нужно знать, с чего начать.
– Да, да. Конечно, ты права.
– Когда ты в следующий раз увидишься с ним?
– Сегодня, после шести вечера.
– И ты серьезно хочешь сделать это для него?
– Абсолютно.
– Тогда ты не можешь позволить себе слоняться вокруг да около. Возьми карандаш и блокнот и расспроси его обо всем. Если метастазы проникнут в его мозг, сегодня вечером у тебя может оказаться последний шанс.
Мэгги поежилась, но потом кивнула:
– Я знаю, – сказала она, ощущая неизбывную печаль при мысли о несчастном Дэниэле, чей мозг разрушался у нее на глазах. – Я сделаю это. Сегодня же. Вечером я поговорю с ним.
Медсестры развозили на тележках напитки, когда Мэгги пришла в хоспис.
– Вино? Пиво? Херес? – спрашивала добродушная женщина с розой в волосах. Такая же роза стояла в вазоне на тележке, рядом с шоколадными пирожными, усеянными серебряными шариками, подарком от анонимного благожелателя. Пирожные, книги и коробки вина. Мэгги дивилась тому, что на свете есть столько душевных людей, украшавших свежеиспеченные пирожные и паковавших их в пластиковые коробочки без какой-либо корысти или интереса к их дальнейшей судьбе, но приходивших на следующей неделе и собиравших такие же коробочки просто из-за обычной человеческой доброты.
Мэгги привыкла считать себя хорошим человеком. Она улыбалась каждому встречному, жертвовала на благотворительность и всегда говорила людям, что они замечательно выглядят. Она отправляла мусор на повторную переработку, брала на выходные чужих детей и снова жертвовала деньги, когда друзья устраивали благотворительные мероприятия. Несколько лет назад она даже участвовала в благотворительном пробеге. Всего лишь одну милю, в красном спортивном костюме. Для помощи больным раком груди. Но, тем не менее. Ей нравилось думать о себе, как о солнечном зайчике в человеческом облике, как о человеке, который делает хмурый день ясным, как о распределителе хорошей кармы. Но теперь она сомневалась в этой оценке, ежедневно сталкиваясь с необходимостью отдавать все больше сил, забот, физической и духовной энергии на труд в хосписе.
– Выпьете бокал вина, мистер Бланшар? – ласково осведомилась дама с розой в волосах, бочком протиснувшаяся в палату.
Дэниэл улыбнулся.
– Да, – радостно объявил он. – Думаю, сегодня я с удовольствием выпью бокал вина. Что у вас есть?
– Красное или белое? – ответила дама, на чьей табличке, как заметила Мэгги, было написано «Эйприл».
Дэниэл снова улыбнулся своей особенной улыбкой, которой пользовался, когда англичане забавляли его каким-то непостижимым образом. Он часто изображал эту улыбку. Мэгги перестала спрашивать, чему он улыбается; он так и не смог объяснить ей.
– В таком случае, – продолжал он, – разрешите попросить бокал вашего лучшего белого вина. Спасибо.
Эйприл налила вино в небольшой бокал из тех, какие подавали в винных лавках в былые дни. Стекло было поцарапанным и мутноватым, а вино на вид не производило впечатление лучшего. Тем не менее, подумала Мэгги, когда ты прикован к своей кровати в хосписе, бокал вина – это бокал вина. Если бы она лежала в этой кровати и рак пожирал ее внутренности, она бы целыми днями пила вино, дешевое или любое другое. Какая разница?
Эйприл налила Мэгги немного красного вина и оставила каждому из них по сказочному пирожному на бумажной салфетке. И Мэгги, и Дэниэл знали, что не прикоснутся к пирожным.
Несмотря на свой энтузиазм, Дэниэл не производил впечатления человека, которому хочется пить вино, и на самом деле едва прикоснулся к нему. Его лицо еще немного обмякло за прошедшую ночь, а волосы казались более тонкими и хрупкими. Даже его силуэт казался плоским, словно у персонажа из мультфильма, по которому проехался асфальтовый каток. Его тело как будто вобрало в себя формы и очертания кровати, словно они каким-то образом склеились вместе, подобно слоям компоста. Дэниэл поставил свой бокал на поднос, и Мэгги пришлось вскочить, чтобы удержать его, поскольку он опасно зашатался в его нетвердой руке.
