– Каковы плуты! – возмутился Шурка.
– Верно, князь, – обрадовался городничий. – Истинные оборотни. Не далее как вчера стражник обнаружил, что в холодной замест сих арестантов бобры обретаются. Стражника на предмет употребления хмельного зелья проверили – чист, подлец, аки ангел Божий. Вошли с приставом в камеру. Сидят там, как ни в чём не бывало, арестанты наши и эдак сладко улыбаются. Токмо, смотрю, один всё бок трёт, будто его ударили. Я их к лекарю на обследование. Тот глянул и ахнул. Спрашивает, с каких таких пор в съезжей избе зверствовать стали. А ведь купчин никто и пальцем не трогал, ежели не считать двух затрещин, коих я им в трактире отвесил. А тут ведь сплошная синь от побоев. Я к ним с вопросом: кто вас так?
Отвечают: никто. А ныне с утра приходит лекарь к персякам, а у них на теле ни царапинки. И токмо у толстого на голове две шишечки, аккурат там, где у чертей рога растут. Чудеса! А стражники толкуют, что они-де на самом деле натурально бесы заморские. И по всему выходит, что они масоны и есть. Те ведь тоже с нечистью якшаются.
– Что вам дались эти масоны? – заинтересовался Шурка. – Где ни послушаешь, везде только и говорят о них, их только и боятся. Кто они такие?
Глава города внимательно посмотрел в честные Шуркины глаза и снисходительно усмехнулся.
– Донесение мне было из столицы, – признался он. – Указано смотреть за передвижением иноземного люда. Особо за теми, кои следуют в Санкт-Петербург, Москву, Могилёв, Харьков, Кременчуг, Казань, Вологду и Орёл, ибо во всех этих городах имеются русские масонские ложи. К ним из государств европейских, того и гляди, могут сообщники прибыть.
– Чем же они опасны?
Городничий стал говорить совсем тихо.
– Да ведь они самые мерзкие преступники – супротив веры, царя и отечества выступают. Не далее как год назад один из прожжённых московских масонов – барон Шредер – побывал в граде Берлине. Со своим начальством масонским там разговоры вёл, и, надо сказать, весьма преступные. Опосля в дневнике сего барона обнаружили такую запись: «Лифляндию следует присоединить к Пруссии». Також и о Крыме толковал, что его от России оторвать надобно. Представляете, князь, о чём замышляют, какие коварные планы строят?
– Предатели, – заключил Шурка.
– Истинно так. Доподлинно известно, что ещё два года назад в Вильгельмсбадене собрался самый настоящий всеевропейский масонский конгресс, и на том конгрессе было принято решение убить Людовика XVI и шведского короля Густава III.
– А ведь и я об этом слышал, – кивнул Шурка.
– Вот, – возвысил голос городничий и снова перешёл на шёпот. – А в прошлом годе курфюрст Баденский арестовал главу нового масонского ордена Иллюминатов Адама Вейсгаупта и при аресте обнаружил бумаги, в коих написано явно, что орден сей желает уничтожить все монархии в Европе.
– А что же русские масоны?
– Про иных не скажу, а вот московские, что обретаются в ордене розенкрейцев, вознамерились заманить в свои сети цесаревича Павла Петровича.
– Это Павел Первый, что ли? – уточнил Шурка.
– Они покамест не императорского звания, – нахмурился городничий. – Слава Богу, ихние матушка Екатерина Великая в полном здравии и преуспешно государством управляют.
– Ах, извините, – сконфузился Шурка.
– Извольте, – покосился на него Евграф Андреевич. – Токмо от взора Тайной Экспедиции[167]ничей шаг не укроется.
И непонятно было, зачем он это сказал: то ли масонов имел в виду, то ли намекал, что и наши друзья подозреваются в масонстве.
– Совсем уж недавно, – продолжал Евграф Андреевич со скрытой угрозой в голосе, – арестована книга. Вернее, не книга, а рукопись переводная. Везли её в стольный град Санкт-Петербург. Знамо, желали распечатать во множестве. Книжонка – чистый яд. Прозывается «Образ народного любочестия». В оной немецкий врач Циммерман пишет, что патриотизм, мол, выдумки, как равно и любовь к отчизне.
– Эх, – вздохнул он мечтательно, – мне бы энтого докторишку хотя бы на сутки. Я бы по сему случаю инструкцию нарушил и разъяснил ему, как родину любить. Он бы у меня зарёкся народ смущать.
Пощёчина
В это время вальс окончился, и городничий вынужден был прерваться. Поприветствовав Варю с Лерой, он раскланялся и отошёл. Следом объявили третий танец – мазурку. К Шурке тотчас подплыла помещица Переверзева. В углу её левого глаза была прилеплена мушка[168].
– Князь, – сказала она томно, – не составите ли мне пару?
– Извините, Фёкла Фенециановна, но я себя плохо чувствую, – виновато улыбнулся Шурка, который о мазурке знал ещё меньше, чем о масонах.
А что ему было сказать? Признаться, что никогда не танцевал, – так это и вовсе смешно. Любой мелкопоместный дворянин умеет антраша[169]выделывать, а тут князь!
Покраснев до корней волос, Переверзева под насмешливыми взорами других дам отошла прочь. А Шурка, даже не догадываясь, насколько сильно обидел влюблённую помещицу, обернулся к Варе.
– Как себя чувствует княжна Залесская?
– Куда лучше, – дотронулась «княжна» ладонью до пылающей щеки. – А почему Залесская? Я же не за лесом живу, а за садом.
– Ну, Засадовская это уже не княжеская фамилия, а какая-то партизанская, – рассмеялся Шурка.
– Наша родная мне больше по душе, – призналась Варя.
– А ты хотела бы стать настоящей барыней? – спросил Захарьев, вдруг вспомнив, что одна девчонка с его улицы мечтает выйти замуж за миллионера.
– Ни в коем случае, – помотала головой крепостная. – Я всё люблю своими руками делать. В барынях помру от скуки.
– Тогда можно другими командовать, – не сдавался Шурка.
– Знамо дело, – согласилась Варя. – Да токмо не в панском обличье.
– Что ж тут такого? – растерялся Шурка– А вот погляди, – указала Варя на толстую даму в дальнем углу. – Вишь вон помещица Ильина – такая с жирной шеей.
– С двойным подбородком? – уточнил Шурка.
– Ага. Платье на ней богато изукрашено. Токмо вот ежели моё по мановению волшебной палочки соткалось, то Ильина за него цельную деревню крестьянских душ распродала. Кого куда. Иных, бают, крымским татарам. Половина из них, чай, уж на том свете – померли в мучениях невыносимых. И на других панах всё тож – кровь мужицкая. Кого в рекруты запродали, кого на мануфактуру да рудники, а кого и вовсе собственноручно со свету сжили.
