Ник закрыл глаза, улегся на спину и театрально захрапел.
Элиза покачала головой и, помахивая клюшкой, направилась к двери. У двери она обернулась и серьезно сказала Уиллу:
– Прочти. Ты планшетник получил?
«Господи, ну и глаза у нее».
– Только что обнаружил его у себя на столе.
– Вводный урок получил?
– Нет, еще нет.
– Получи.
– Хо-рошо, – промямлил Уилл.
Элиза вышла из отсека. Ник остался лежать на диване, делая вид, будто спит.
– Пойду… закончу раскладывать вещи, – сказал Уилл.
Не открывая глаз, Ник ловко бросил через всю гостиную буклет – словно фрисби. Буклет перелетел через решетку и угодил прямехонько в очаг, где сразу загорелся. Ник помахал рукой Уиллу, продолжая лежать с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками. Похоже, он всерьез собрался вздремнуть.
Уилл снял с планшетника толстовку. На экране мигала иконка почтового ящика, а под ней появился вопрос: «ВЫ ЖЕЛАЕТЕ ДОБАВИТЬ «НАНДО» В СПИСОК ВАШИХ ВНЕШНИХ АБОНЕНТОВ?»
– Да, – произнес Уилл. – Открой сообщение.
«ТЕПЕРЬ ВЫ МОЖЕТЕ ОТПРАВЛЯТЬ ПО ЭТОМУ АДРЕСУ ПИСЬМА И ПОЛУЧАТЬ ИХ С ЭТОГО АДРЕСА».
Открылось письмо от Нандо.
«Фотки. Как обещал».
На экран выгрузились три фотографии, одна за другой. Уилл внимательно рассмотрел каждую из них по мере появления. Первая была сделана из машины Нандо, когда он проезжал мимо дома родителей Уилла. Перед домом стояли три черных автомобиля. На втором снимке трое мужчин в черных шапках грузили коробки в багажник первой машины. На третьей фотографии Белинда разговаривала с одним из мужчин перед домом. Мужчина снял шапку. Он был лысый.
Повинуясь инстинкту, Уилл дал компьютеру команду:
– Увеличь.
Планшетник начал увеличивать снимок, и Уиллу удалось рассмотреть Белинду лучше. Физически она не изменилась, но на этом кадре еще меньше походила на его мать. Это была словно бы актриса в костюме и гриме помимо съемок. Она не играла его маму.
Компьютер издал сигнал. На экране появилось новое сообщение от Нандо. Текстовое, посланное с мобильника.
«Шапки» тронулись… Я за ними».
В дверь снова постучали.
– Закрой все файлы, – распорядился Уилл.
Планшетник незамедлительно вернулся к приветственному экрану – анимированной эмблеме школы – ангел, конь, рыцарь на мерцающем черном фоне. Затем возникло обращение:
ЖЕЛАЕТЕ СЕЙЧАС НАЧАТЬ ВВОДНЫЙ УРОК?
– Не сейчас, позже.
КАК ПОЖЕЛАЕШЬ, УИЛЛ.
Экран опустел.
У Уилла никогда не было домашних животных, но у него возникло очень странное ощущение насчет этого нового компьютера. Казалось, он с радостью выполняет команды Уилла. Именно с радостью – другие слова просто не приходили на ум. Совсем как собака.
Уилл встал и подошел к двери. За ней стоял малыш Аджай – в школьном блейзере, серьезный и торжественный.
– Уилл, мы решили, что ты с нами поужинаешь, – произнес он глубоким грудным голосом. – И боюсь, у тебя нет выбора.
Мертвый ребенок
Помимо кафе около бювета с минеральной водой и столовой в помещении союза учащихся, в кампусе существовало еще четыре ресторана. В первом из них столики надо было резервировать, ходить туда полагалось в пиджаке и галстуке, там встречались с родителями, там проводились встречи преподавателей. Кроме того, была еще закусочная в манеже, где спортивные команды могли перекусить перед тренировками и соревнованиями и после них. Самым большим из заведений общественного питания было кафе, занимавшее большую часть нижнего этажа в здании, стоявшем рядом с союзом учащихся. Там был буфет, которой работал с шести утра до полуночи все дни недели. Четвертый ресторан, куда соседи по отсеку повели Уилла, назывался «Ратскеллер».
Один пролет вниз по видавшей виды каменной лестнице. Ресторан располагался в подвале Ройстер-Холла, самого старого здания в кампусе. Над дверью висела деревянная вывеска с буквами готического шрифта. Она словно бы вышла из эры Пиноккио и гласила: «РАТСКЕЛЛЕР. ГОД ОСНОВАНИЯ 1915».
Внутри находилось на удивление теплое и уютное подвальное помещение, разделенное кирпичными арками. Две противоположные стены были снабжены каминами. Везде стояли длинные столы и темные скамьи из прочного дерева. Пол был посыпан опилками, на столах стояли медные фонари с лампами в виде свечей. Стены были украшены днищами громадных бочек с названиями старинных пивоварен штата Милуоки. Соседи Уилла объяснили ему, что в то время, когда Центр только-только открылся, «Ратскеллер» был фактически преподавательским клубом, гастрономическим храмом, посвященным доминирующей в Висконсине германской кухне.
С меню можно было ознакомиться на больших прямоугольных досках, висевших на стенах над каминами. На досках мелом были написаны странные слова типа Kielbasa, Sauerbraten, Spãtzle mit Schweinshaxe, Weisswurst, Bratkartoffeln, Hasenpfeffer, Spargelzeit. За Уилла еду заказали его спутники, а он помалкивал и наблюдал за тем, как его новые товарищи общаются между собой. Умный и тактичный, Аджай руководил направлением беседы и следил за тем, чтобы ее тон был легким. Ник бросался шутками, как надувными мячиками, и противился любой теме, которая становилась слишком серьезной. Элиза больше молчала, но игриво поддерживала Ника, когда тот отпускал язвительные шуточки по адресу остальных членов компании и других учеников, о которых заходила речь – правда, тогда шутки становились уже не такими игривыми. В общем, эти двое специализировались в том, чтобы выводить остальных из равновесия. Уилл пока не мог понять, для чего им это нужно – то ли для того, чтобы скрыть собственную ранимость, то ли Ник с Элизой действительно были отчасти злорадны.
Все это отводило Брук роль самой взрослой. Стоило кому-то пересечь разграничительную линию – и она возвращала остальных в рамки вежливости. А границы пересекались то и дело – хотя бы ради того, чтобы вынудить Брук к очередному выравниванию беседы.
Еду принесли две веселые дородные официантки в псевдобаварских национальных костюмах. Уилл был потрясен. Предстоял просто фантастический пир. На тарелках лежали горы из пяти видов колбасок, политых сметанным соусом. Кроме того, была подана гигантская миска с нежным картофельным салатом, идеально подходившим к мясу, а еще – острая маринованная спаржа и кувшинчики с разной горчицей. В отношении этих приправ даже само слово «горчица» не годилось. Одна была нежной, как бархат, другая кисловатой, со специями, третья – сладкой, как мед, но при этом такой острой, что вышибала слезу. Все это можно было запить поданным в кувшинах холодным и шипучим яблочным сидром, который друзья наливали в большие глиняные кружки, и водой из бокалов.
Аджай упомянул о протесте Уилла насчет правила, запрещающего обмен эсэмэсками. Все рассказали о том, как трудно им было привыкать к этому на первых порах. То есть почти все.
