Март
Лайлу Огилви нелегко было оставаться мертвым.
За последние семь месяцев медперсонал раз шесть решал, что с ним покончено, но каждый раз они убеждались: его случай – беспрецедентный.
В конце концов врачи признали, что вопрос жив он или мертв ставит их в тупик.
Все осложнялось тем, что никто со стороны не должен был о нем узнать – и семья, и школа дали подписку о неразглашении, которой строго придерживались. А правда состояла в том, что прошлой осенью, после «несчастного случая» Лайл впал в продолжительную кому, и его жизненные показатели были почти на нуле. Шесть раз его отключали от систем жизнеобеспечения, но каждый раз подключали обратно. Несмотря на все усилия, медикам не удалось привести его в сознание, хотя при этом энцефалограмма показывала впечатляющую мозговую активность.
Единственным напоминанием об Огилви в школе были частые визиты его родителей, старавшихся держаться незаметно. Они даже не стали спорить с врачами, когда те, предрекая фатальные последствия, запретили переводить их сына из реанимационного отделения в школьный медицинский центр. Ведь Лайл был не столько пациентом, сколько заключенным, и если бы он вдруг пришел в сознание, ему предъявили бы обвинения в многочисленных преступлениях.
Так что Лайл лежал неподвижно, как мраморная статуя. Иногда, без видимой закономерности, его глаза открывались, а зрачки реагировали на свет. Это был один из немногих обнадеживающих медперсонал признаков.
Из-за питания через пластиковую трубку его тело словно таяло, малейшая полнота исчезла, но внимательный осмотр выявил бы рост и укрепление всех мышц. Медсестры переворачивали пациента четыре раза в день, но, поскольку они никогда не видели его в вертикальном положении, да и специальная кровать была слишком велика, они не заметили, что он вырос на три дюйма.
Устойчивое вегетативное состояние – такой термин чаще всего использовали врачи, обсуждая болезнь Лайла. Слова эти никак не объясняли, что же действительно происходит у него внутри. Его разум так и не вернулся к пониманию слов, но если бы Лайл мог говорить, то сказал бы, что в последнее время все лучше осознает окружающее. Он мог даже с закрытыми глазами смутно «видеть» людей, которые приходили и уходили из его палаты.
И когда выпал последний снег, а лед ушел с берегов озера Ваукома, что-то странное шевельнулось внутри Лайла Огилви. Если бы его попросили описать все одним словом, он сказал бы: изменение.
Весна – это период пробуждения и роста, и внутри Огилви тоже пробудилась новая жизнь, превращая прежнего Лайла в кого-то другого, кого-то более могущественного. Странное чувство возникло и стало расти в затянутом паутиной сознании. Оно больше ощущалось, чем осознавалось, но Лайл испытывал его каждой клеточкой своего тела.
Голод.
* * *
– Как ты себя чувствуешь? – спросил тренер.
Окоченевшим. Вот как Уилл себя чувствовал. И не только из-за сурового холода на улице. Это слово точно описывает то, как я себя чувствую последние пять месяцев.
– Вы думаете, я справлюсь? – спросил Уилл.
– Я не обязан отвечать, – сказал Айра Джерико. Он отвернулся от озера и скрестил руки на груди.
– Знаю. Но ваше мнение поможет сформировать мое.
– Глупая отговорка. Сконцентрируйся.
Безжизненный. Ошеломленный. За один месяц он получил больше эмоциональных травм, чем за всю предыдущую жизнь, и справиться с ними у него почти нет шансов.
Уилл и Джерико, закончив половину ежедневной тренировки, стояли на восточном берегу озера Ваукома и смотрели на воду. Большая часть озера все еще была покрыта льдом, но кое-где, как шашки на доске, колыхались льдины. На западе низко висело неяркое солнце, касаясь верхушек деревьев. Температура была примерно пять градусов по Цельсию и продолжала снижаться.
Всю зиму Уилл тренировался с Джерико, каждый день по два часа. Как и большинство ребят его возраста, он нуждался в упорядоченности и спокойствии, а именно этого ему раньше категорически не хватало из-за постоянных переездов с места на место. После Рождества снова начались занятия в Центре, на которых приходилось выкладываться по полной. А после занятий Уилла ждало еще более суровое испытание – ежедневные тренировки у Джерико.
У Уилла внутри все умерло после скандальной общественной «смерти» его родителей, и он точно знал почему. Это был бессознательный способ защитить себя, может быть, даже вполне адекватная попытка уйти от тьмы, окружавшей его детство. Так что он понимал причины внутренней немоты, но едва ли собирался что-то менять, особенно пока был обязан ходить к школьному психологу, доктору Роббинс.
Каждый сеанс у нее походил на прогулку по минному полю – нужно было показать только те фрагменты, которые не выдадут его тайн, но которых будет достаточно, чтобы считать, что он делает успехи. После всего, через что он прошел, Уилл почти ничего не чувствовал, и это помогало скрывать истину. На тренировках с Джерико он научился радоваться физической боли как единственному ощущению, которое вообще мог испытывать. По крайней мере, боль говорила о том, что он еще жив.
Уилл встал на колени, опустил руку в воду и вздрогнул.
– Еще один градус – и она заледенеет, – сказал он.
– Прыгай, и пяти минут не пройдет, как умрешь от гипотермии, – хмыкнул Джерико. – Ну, обычный ребенок умрет.
– А вы?
– Я не такой тупой, чтобы пробовать, – сказал тренер.
В 15:20, когда они вышли из раздевалки, термометр показывал пять с половиной градусов выше нуля. Было пасмурно и сыро, а тропинка, по которой они бежали к озеру, стала грязной и скользкой. Абсолютно паршивый апрельский день.
– А я умру? – спросил Уилл, разогревая полуобмороженную ладонь под мышкой.
– Я этого не говорил, – сказал Джерико. – Я просто сказал, что ты не обычный. Сможешь?
Тренер постоянно задавал подобный вопрос, делая это с помощью множества сложных заданий, как минимум пятьсот раз за прошедшие несколько месяцев. Сезон бега по пересеченной местности был давно позади, а поскольку почти всех спортсменов уличили в связи с «Рыцарями Карла Великого» и исключили из школы, Джерико занимался только с Уиллом. И Уилл быстро понял, что тренировки были задуманы для гораздо большего, чем просто отработка техники на беговой дорожке.
