Если в городе проходил какой-нибудь съезд, что случается чуть не каждый день, то часть его делегатов непременно попадала в лапы Луи. Он коршуном кружил по залу, выбирая легкую добычу — горлопанов, прикуривающих сигарету от сигареты и размазывающих по столу стопки фишек, лысых болванов, заказывающих тот сорт виски, который им явно не по средствам; и тихонь со значками на лацканах, ерзающих за карточным столом и глазеющих на люстры с таким видом, будто увидели комету.
Большой Луи был неизменно спокоен. Если нужно, он мог выжидать в засаде хоть всю ночь напролет. В своей гавайке, мокасинах и слаксах «Кей-март» он восседал за столом, нянчя в руках карты и попивая диетическую колу. Пусть противники смотрят на него свысока. Пройдет совсем немного времени, и он очистит им карманы, одному за другим. А они будут поднимать ставки, пасовать, объявлять чеки[35]и идти на повторный подъем, гадая, кто лох. Если бы Луи захотел, он мог бы просветить их на этот счет. «Коли ты за первые двадцать минут игры не выяснил, кто лох, значит, лох — ты сам» — вот что он сказал бы.
— Когда игрок начинает проигрывать, происходит странная штука, — улыбается Луи. — Кажется, он сам стремится поскорее продуться. Если его пару раз хорошо подсадить, у него внутри будто нарыв лопается. Ты и оглянуться не успел, как он уже поднимает ставку на паре троек или играет ва-банк на единственном тузе. Ему надо срочно выходить из игры, но гордость или глупость не позволяют. И он проигрывается в пух. Такой человек просто не может поверить в невезение, и судьба смеется над ним одну сдачу за другой. Это все самолюбие. — Луи тычет в меня пальцем. — Только эгоист испытывает судьбу.
— А ты когда-нибудь играл в турнирах? — жадно спрашиваю я. — В Мировой серии, например?
— Разумеется. — Тон у Луи такой, будто речь идет о чем-то обыденном. — Я каждый год играл в Мировой серии. Однажды я даже дошел до финала. Но настоящая борьба происходит в играх, вокруг которых нет шумихи. В безлимитных играх.
— И какие суммы на кону?
— Я же сказал. Игры без-ли-мит-ные.
— И размер банка не ограничен?
— Никаких ограничений. Чтобы просто сесть играть, нужен исходный капитал тысяч в сто. Каждая карта в прикупе обходится в пятьдесят тысяч. И должен тебе сказать, — Луи хлопочет вокруг очередной герани, — на таком уровне игра уже совершенно другая. В ход идет вся твоя фантазия, проницательность, характер. Ну и ловкость рук. Ты должен уметь просчитывать в уме шансы на конкретном банке до двух десятичных знаков. Ведь на таком уровне это все умеют. Ты должен видеть на шесть ходов вперед. Ты должен делать такие ставки, чтобы тебя приняли за ясновидящего. Истинно говорю тебе, Одри: ничто не сравнится с такой игрой. Ничто на свете.
— Из-за денег?
Луи только головой качает, удивляясь моей непонятливости.
— Из-за риска. Из-за острейших ощущений. Из-за того, что тебе выпал единственный в жизни шанс. Ведь независимо от того, как много ты знаешь, мир все равно непознаваем, тебя окружает хаос. В игре, в жизни, во всем. И вдруг тебе удается нащупать идеальную прямую. Хватайся за нее, выигрывай. Чувство такое, будто Вселенную зажал в кулаке. Жизнь вдруг обретает смысл, да еще какой!
Луи переводит дыхание и потирает виски. Глаза у него какие-то стеклянные. Внезапно он отодвигает стул и встает.
— Ты провел их всех. На этот раз у тебя получилось. Ты сосчитал каждое движение век, каждый удар сердца, каждый вдох-выдох. В долю секунды тебе все стало ясно. Не зря ты годами копил в памяти информацию. Теперь ты знаешь противников лучше, чем свою собственную жену. Ты видишь их сильные и слабые стороны, страхи и печали. А о тебе они не знают ничего. За последние три часа ты трижды блефовал по-крупному, и они не видят причины, почему бы тебе не проделать это еще раз. Но на четвертый раз у тебя есть карта. — Луи глубоко дышит. — Получайте, бессердечные ублюдки. При этом ты испытываешь такое… Одри, это чувство не сравнить даже с сексом. На тебя снисходит умиротворение, у тебя слегка кружится голова, ты свободен. Будто стоишь на одной ноге на краю пропасти и кричишь, раскинув руки. Какое-то мгновение ты живешь настоящей жизнью, а не хоронишься где-то в углу в ожидании смерти.
Большой Луи стоит перед ящиком-клумбой как проповедник перед амвоном. Его влажные глаза сверкают, его колоссальные руки-ложки воздеты вверх. Он дышит полной грудью, словно огромный насос качает воздух, и от его дыхания со стен сыплется отставшая краска. Он глядит в пространство и машинально стряхивает на стол грязь с пальцев. Проходит немало времени, прежде чем Луи осознает, где находится.
— Вот так. — Луи глубоко вздыхает и опять берется за лопатку. — Что тут говорить. Твоему отцу было хорошо знакомо это чувство.
— Откуда ты знаешь? — Я недоуменно смотрю на Луи.
— Он ведь был игрок?
— Да.
— Значит, он проходил через все это.
28
Большой Луи опять устраивается за столом и с нежностью нюхает саженцы. За те несколько недель, что мы знакомы, я впервые вижу его в таком хорошем настроении. Под ногтями у него грязь, гавайка размером со скатерть вся в пыли от гравия, но его, похоже, это нимало не заботит. Большой Луи трудится: сначала посадит какое-нибудь растение, потом прикинет — и осторожненько пересадит.
Я доставила почти все, что он просил, да еще Джо добавил кое-что от себя. Перистый аспарагус заменил плющ, а парочка сочных суккулентов, которым не нужен обильный полив, дополнила картину. Большой Луи смотрит на них растроганно и сообщает мне, что его жена выращивала алоэ в их садике в Лас-Вегасе и что сок алоэ очень помогает, если обгоришь на солнце или обожжешься. Луи в превосходнейшем расположении духа. Еще бы. Ведь стоит ему прикоснуться к какой-нибудь луковице — и он уже с наслаждением вдыхает аромат цветов, донесшийся из будущего.
И вот дело сделано. Большой Луи переводит взгляд с ящика-клумбы на меня, с меня — на балкон, с балкона — опять на ящик. Ноздри его раздуваются — в затхлом воздухе комнаты он чувствует ноту, занесенную из внешнего мира.
— Ну как? — спрашивает он меня с тревогой. — Неплохо для любителя, а?
— Не то слово, — подтверждаю я. — Просто отлично.
Большой Луи даже зубами щелкает от удовольствия. Заметно, что «отлично» — его любимая оценка.
— Поставишь его на балкон для меня?
— А сам ты не хочешь его поставить? Это ведь всего лишь балкон. Тебе даже из квартиры выходить не придется.
Луи отрицательно качает головой. Застарелая боль возвращается, и лицо его мрачнеет. Я не настаиваю. Он берет ящик со стола (легко, словно пластмассовый), выносит из кухни, ставит на пол посередине комнаты и подталкивает поближе к окну. Теперь я должна выполнить свою часть задачи.
