— А разве это плохо?
— Конечно, плохо. Чтобы выиграть, тебе нужны все твои чувства до единого. Зачем тебе нужен нос? Чтобы почуять запах страха, исходящий от блефующего, дух смятения, распространяемый лохом, вонь отчаяния, которой разит от тех, кто и рад бы бросить играть, да не может. Отвлекаться каждые пять минут на какие-то водоросли непозволительно. И хуже всего было то, что обоняние взяло надо мной верх. Тот прохладный аромат был такой восхитительный. Я прямо жаждал ощутить его снова.
Большой Луи беззвучно шевелит губами. На глаза ему попадается зеленая лейка, и он берет ее в руки, вертит во все стороны и улыбается, будто лейка — живое существо.
— А почему бы тебе не съездить к морю? Или не выбраться на природу?
Луи отвечает, не глядя мне в глаза:
— Жена пыталась отправить меня в отпуск, но я не давался. Она утверждала, что я сам себя приговорил к бессрочному заключению и что только в игорном зале я как дома.
— И это правда?
— Может быть, — говорит Луи мрачно. — Дело в том, что в игорном зале я — свой человек. Я всегда знаю, как зовут каждого из игроков, знаю их характеристики, их слабости, их привязанности. О конкретном человеке я знаю все, что мне нужно. Я могу точно сказать, что за фрукт мой партнер, стоит ему сыграть первую сдачу. Точно так же я мог сказать, куда двинется тот или иной баскетболист, не успел он коснуться мяча.
Луи замолкает и опять принимается шевелить губами. Воспоминания складываются у него в слова, слова — в предложения, но я могу только догадываться в какие. Луи не издает ни звука. Он так и остается сидеть в своем кресле, когда я удаляюсь на кухню. Заварив свежего чаю, я возвращаюсь. Луи явно успел выговориться, вид у него уже не такой грустный, и я решаю прижать его посильнее.
* * *
— Мистер Блум?
— Я ведь тебе уже говорил, что для тебя я — всегда Луи.
— Хорошо. Луи?
— Чего?
— Ты никогда не думал, что тебе не помешает кое с кем повидаться?
— Кого ты имеешь в виду?
— Ну я не знаю. Проконсультироваться со специалистом, который помог бы тебе справиться со всеми твоими фобиями.
— То есть с психиатром?
— Можно и так сказать.
— Я общался с целой толпой психиатров, — небрежно отмахивается Луи. — Все они говорят одно и то же.
— И что же именно?
Луи презрительно усмехается:
— Они, Одри Унгар, твердят, что я псих. Толстый придурошный психопат. Безумнее не бывает.
— Понятно.
— С ними связываться — только время терять. Садится перед тобой такой козел бесполый и начинает умничать. Чтобы объявить меня психом, козлу нужен целый час. Сыграл бы такой аналитик со мной в покер, уж я бы его просветил, что почем. Мне достаточно часок поиграть с человеком в холдем, и я скажу о нем больше, чем такой специалист за тысячу сеансов психотерапии.
— Так ты никогда и не лечился? И никакие сеансы тебе не помогли?
— Толку ноль. Полсеанса не пройдет, как я начинаю протирать их кушетку антибактериальной салфеткой и меня просят покинуть помещение.
— Ясно.
— Это стоит двести долларов.
— Угу.
— Двести долларов за информацию о том, что я сумасшедший и в детстве тайком хотел трахнуть собственную мамашу. Говорю тебе, Одри, эти ребята — больные. Все они — трахнутые. Извиняюсь за мой французский. Сама-то ты чем намерена заняться? — Луи шумно прихлебывает чай и тянется за бисквитом. — Будешь тут сидеть весь день сложа руки и заниматься психоанализом? Или все-таки установишь этот гребаный ящик, который ты перла через полгорода?
— Сейчас займусь ящиком.
— Точно?
— Сто процентов.
— Хорошо. Тогда начнем. Отличная лейка, между прочим.
— Я рада, что она тебе понравилась.
27
Борьба — это все. Она изматывает больше, чем секс, захватывает больше, чем политика, она гораздо важнее денег. Ведь настоящий игрок садится за карточный стол не ради заработка.
Джоан Дидион. «Белый альбом»
Большой Луи толстым слоем расстилает газеты на кухонном столе и скрепляет листы клейкой лентой, чтобы и дырочки не осталось. На газеты Луи водружает терракотовый ящик для растений. Маленьким ящик не назовешь — три фута от кромки до кромки, — а по ширине он целиком заполняет балкончик. Стоит Луи передвинуть ящик, поднять с пола пузатый мешок с почвой и вскрыть его охотничьим ножом, как лицо его покрывают крупные капли пота, дыхание становится неровное и тяжелое и откуда-то из глубин тела доносится такое громкое хлюпанье, что делается не по себе.
Я предлагаю устроить передышку, но Луи не соглашается. Он хочет все сделать сам. Я только стою у стола и по очереди передаю ему растения и луковицы. Луи осторожно принимает их, насыпает в ящик мелкий гравий, разравнивает его и приглаживает, поливает корневища водой и оставляет так на некоторое время, чтобы отмякли. Тем временем на гравий толстым слоем укладывается торф. За работой Луи ворчит, и фыркает, и мурлычет разные мотивчики, которые порой обрастают словами. Пара куплетов из песни Синатры — и к Луи возвращается нормальное дыхание.
Я говорю, что у него хороший голос — низкий, звучный и густой, как патока, и Луи принимает мой комплимент как должное. Когда-то в Атлантик-Сити он изредка подрабатывал, изображая Фрэнка Синатру перед публикой. Так он начинал: десятидолларовый банк со старичьем и командировочными днем, и концертный номер в барах и коктейль-залах казино — по вечерам.
Прямо скажем, не худший способ зарабатывать на жизнь, но Луи ужасно раздражало постоянное дзиньканье игорных автоматов. Оно просто преследовало его. Звяканье слышалось ему даже во сне, в голове так и дребезжало. Казалось, он отбывает срок и сосед по камере нарочно колотит металлической кружкой по толстой тюремной решетке.
Когда муки сделались невыносимы, перезвон вдруг куда-то пропал. Луи как обычно сел играть (дело было в «Тадж-Махале»), развернул карты, посмотрел на пару королей и вдруг почувствовал что-то неладное. Ни один звонок не достигал его ушей. Он слышал только звуки, издаваемые другими игроками — нетерпеливые удары сердца, трусливое сопение, жадные вздохи. И тут Луи понял, что достиг нужной степени концентрации и пора двигаться дальше.
К моменту своего окончательного переезда в Лас-Вегас Большой Луи посвящал картам по десять часов в день, шесть дней в неделю, пятьдесят две недели в году. Большинство вечеров он проводил в казино в центре, «в заведениях близ Фермонт-стрит», но пару раз в неделю выбирался в пригород, где доил деревенщину и прочих акул покера, вроде автотуристов в спортивных нейлоновых куртках и страховых агентов, загорелых до черноты. Всех их Луи видел насквозь. Только успевай деньги сгребать.
