Мама не обратила на меня никакого внимания, только строго приказала не двигаться с места. Но это было не совсем то, в чем я нуждался в данный момент.
Когда Элизабет догнала Виски, его приступ, по-видимому, уже прошел, и он позволил увести себя на берег.
Выглядел он ужасно, как будто побывал в аду. Мама пошла к автомобилю за полотенцами и сухой одеждой, а Виски посмотрел на меня. И улыбнулся:
— Потом ты все поймешь. О тебе всегда будет кто-нибудь заботиться. Все будет хорошо, не беспокойся. Мы с мамой очень любим тебя. Я знаю, с тобой все будет в порядке.
Он произнес все это таким же голосом, каким говорил, укладывая меня спать, и я уже совсем поверил было, что все в мире прекрасно, как вдруг он прошептал: «Мне будет тебя не хватать». Но я не был уверен, что он действительно это сказал. Не уверен в этом и до сих пор. Наш разум любит порой пошутить с нами.
Виски потрепал меня по голове и сказал, что нельзя быть таким беспокойным мальчиком. Затем он поднял меня и пошел вместе со мной в воду. Когда вода дошла ему до коленей, он осторожно опустил меня в волны. Я открыл рот, собираясь завопить, так как решил, что он предлагает меня в дар морскому чудовищу. Ведь это произошло как раз после того, как он успокаивал меня и говорил, что все будет в порядке и что ему будет не хватать меня. Но оказалось, что я все-таки ошибался. Он продолжал крепко держать меня.
— Ну, как тебе, малыш? Нравится?
Я вынужден был признать, что болтаться в теплой воде, высунув наружу только нос и чувствуя, что его сильные руки надежно держат меня, было приятно. Я раскрыл глаза и посмотрел на папу. Он улыбался во весь рот. Я ответил ему такой широкой улыбкой, какую только мог изобразить. В этот момент из-за туч вышло солнце, и Виски превратился в темный силуэт с золотым нимбом волос вокруг головы.
Он поднял меня высоко-высоко и повернулся лицом к берегу, словно демонстрируя всему миру. На берегу я увидел маму, которая ждала нас с полотенцами и одеждой. Он опустил меня ниже и стал махать маме, чтобы она присоединилась к нам.
— С тобой все в порядке? — спросила она, тиская нас обоих.
— Да, — ответил он, обняв ее за шею свободной рукой, — думаю, все в порядке. Я жив и весел. Не так ли, малыш?
И правда он выглядел таким счастливым, каким давно не был. Как будто ничто его больше не беспокоило и вся его печаль растворилась в морской воде. Я видел, что мама тоже заметила эту перемену. Следующие полчаса мы плескались в воде, и они по очереди следили за мной.
Когда мы выбрались на берег, меня вытерли, переодели и накормили, я свернулся калачиком и, пригревшись на солнышке, стал засыпать. Я слышал сквозь дремоту их голоса и улыбался, представляя себе, как Виски рассказывает убаюкивающим тоном мои любимые сказки — о маленьком красном дракончике по имени Спарквелл, и о пиратах, и о потерявшемся принце, и о большой войне, и о горах, которые достают до самого неба.
Последнее, что я услышал перед тем, как заснуть, был мамин голос, просивший папу взять ее в жены еще разок, и звук поцелуя.
У скалы Мохера мы были примерно за час до захода солнца. Все шло прекрасно. Никаких скандалов, приступов депрессии или ворчания ни с чьей стороны. Мы стали счастливой семьей.
Я притворялся, что счастлив, в собственных интересах.
А может быть, я только притворялся, что притворялся счастливым?
Трудно сказать.
Что-то подсказывало мне, что это продлится недолго. Я защищался от неизбежного. Раз они счастливы, то и я буду счастлив.
К вечеру похолодало.
Мама согласилась остаться в машине и присматривать за мной, пока Виски возится с аппаратурой. Она включила печку. Мы смотрели, как отец уносит свой сундук и треногу куда-то вдаль. Зная, что он будет шататься по меньшей мере час, мама пристроилась поспать, убедившись предварительно, что со мной все в порядке и двери заперты. Машина к этому времени прогрелась, так что она выключила печку и завернулась в одеяло.
Виски вернулся через два часа. Уже стемнело, и начал накрапывать дождь. Он залез в машину как можно тише, чтобы не разбудить маму, и посмотрел, сплю ли я. Я проснулся, когда он клал свою аппаратуру в багажник.
— Как дела, малыш? — прошептал он.
Повернувшись к маме, он стал гладить ее лоб, приговаривая:
— Бедное дитя… Что за несчастье!.. Надо же, чтобы так все случилось… За что?… Почему?… Почему я не могу жить, как все?…
Я знал, что это не предназначалось для моих ушей. Он устал, и ему надо было высказаться, не вдаваясь в объяснения. Я не стал ничего говорить и притворился, что сплю.
Он плакал, но я сделал вид, что меня это не касается.
Виски плакал, пока не уснул.
Я же проснулся окончательно и, не желая нарушать их сон, решил вылезти из машины и поиграть.
Думаю, они не догадывались, что я умею расстегивать ремни на своем кресле. Но мне уже почти исполнилось четыре года, и я был вполне самостоятельным человеком. Вот уже несколько месяцев я внимательно присматривался к тому, как мама с папой пристегивают меня.
Мне потребовалось всего пять минут, чтобы освободиться.
Теперь передо мной возникло другое препятствие — надо было выбраться наружу. Я решил, что лучше всего вылезти в окно, так как дверь произвела бы слишком много шума. Виски поставил машину рядом с низкой стенкой, ограждавшей автостоянку. Я бесшумно опустил стекло и, подтянувшись, стал вылезать и приземлился в траву даже быстрее, чем рассчитывал.
Они не заметили моего бегства.
Я поразился, как вокруг темно. В машине на потолке горела лампочка, но ночь, казалось, поглотила и ее. Луны не было, и даже звезды не давали никакого света, закрытые черными дождевыми тучами. В ушах у меня стоял грохот волн, бившихся о скалы внизу. У воздуха был соленый привкус.
Свежий воздух действовал очень живительно. В голове у меня было такое ощущение, будто ее прочистили и впрыснули что-то бодрящее. Мистер Гудли, несомненно, понял бы меня. Каждая пора на моей коже жадно впитывала воздух, а кровь разносила его по всем частям тела. Их даже пощипывало.
Мне захотелось погнаться за ветром и поймать его.
А потом хранить его в тайне от всех как обещание чего-то хорошего.
И я побежал, размахивая руками и пытаясь схватить ветер, но, естественно, промахнулся.
Материал, из которого делали детские комбинезоны, не был рассчитан на то, что дети будут бегать по мокрой траве на крутом берегу. Я все время падал, но каждый раз поднимался и бежал опять. Если бы я хоть раз упал так дома, то непременно принялся бы вопить, чтобы на меня обратили внимание. Но теперь я об этом не думал. Упав в очередной раз, я скатился к самому обрыву.
Ноги мои свесились с края, и я уже представлял себе, как морское чудовище с нетерпением потирает лапы в предвкушении закуски. Я не мог ухватиться за траву своими пухлыми детскими ручонками и чувствовал, что вот-вот упаду. Я попытался вытащить одну ногу наверх, но соскользнул еще ниже.
