Временами, когда я вижу, что творится вокруг, все во мне закипает от ненависти. Недавно рассматривалось дело одной девочки, Касенг. Однажды вечером, когда родителей не было дома, девочка шла по улице. Ее поймали не то шесть, не то семь подвыпивших мужчин, которым было за пятьдесят. Касенг было восемь. Они завели ее в дом и по очереди изнасиловали. У девочки был слишком узкий вход — тогда они взяли нож и порезали ей вагину. Кто-то принес Касенг к нам. Я отвезла девочку в больницу, где ей зашили порезы. Потом я пошла в полицию и написала заявление. Касенг начала выздоравливать. Ее мать, очень бедная, отказалась от дочери. Сказала, что та с самого рождения приносила одни несчастья.
Когда подошел срок рассмотрения дела Касенг, меня в суде не было. Но там присутствовал один из наших работников. Вышло так, что насильники подкупили судью. Они сказали, что девочка была одета чересчур вызывающе и что они заплатили ей. Эти взрослые мужчины не только не раскаивались в содеянном, а цинично заявили, что вообще не видят в произошедшем никакой проблемы — мол, девочка еще слишком мала, у нее вся жизнь впереди. Судья постановил, что невозможно отправить людей такого почтенного возраста в тюрьму, и жестокие насильники остались безнаказанными.
Эта девочка, совсем еще ребенок, пострадала от всех: от мужчин, от судей, от собственной семьи. У нас была возможность обжаловать решение, но девочка не хотела, она упрашивала нас не настаивать. «Я не хочу видеть их, не хочу слышать то, что они будут рассказывать обо мне, — говорила она. — Я никогда больше не пойду в суд».
Злость буквально душила меня, и я решилась на отчаянный поступок — поговорила с одним человеком, советником премьер-министра, который помогал мне и раньше. Я спросила его: как такая судебная ошибка возможна в стране, называющей себя цивилизованной? Как возможно допускать такой уровень коррумпированности в судах? Совершено ужасное преступление. И оно остается безнаказанным.
Мой друг ознакомился с делом и вернул его в суд. Мы все еще ожидаем решения, убежденные, что девочка может рассчитывать на какую- либо компенсацию. Но невозможно решать так каждый судебный вопрос — я не могу звонить высокопоставленным лицам всякий раз, как мы проигрываем в судах. Ведь иногда таких дел бывает по нескольку в месяц.
Даже если мы приложим все усилия к тому, чтобы какой-то подобный случай был известен всем и каждому в стране и в правительстве, и политики попытаются заставить судебную машину работать как должно, она все равно забуксует. Законы в Камбодже существуют, но их никто не соблюдает. Все решают деньги. Можно подкупить судью, полицейского — кого угодно. Бывает, в минуты отчаяния мне хочется бросить все, опустить руки. Мне кажется, что я слишком слаба, чтобы справиться со всем этим: сутенерами, коррупцией, судьями, которые даже не продаются, потому что уже давным-давно куплены…
* * *
Коррупция все равно что гангрена, разъедающая наши правоохранительные органы и судебную систему изнутри. Слишком часто правосудие продается. Поначалу, даже когда нашей организации удавалось настоять на полицейском рейде по борделям, сутенеры уже через несколько дней оказывались на свободе.
Со времени основания AFESIP мы возбудили около двух тысяч дел. Выиграли же только процентов пять, и только те, что рассматривались в последнее время. Теперь мы лучше подкованы юридически, и судьи, как мне кажется, ведут себя осторожнее — знают, что люди из AFESIP так просто не сдаются. И все же редко когда преступники получают больше полугода тюрьмы — большинство освобождаются через несколько дней пребывания под стражей.
Может, раньше, до режима Пол Пота, в Камбодже было иначе. Даже и сегодня в сельской местности встречаются добрые люди — им небезразличны их соседи, они всегда готовы поделиться своей едой с незнакомым человеком. Но я родилась уже после грандиозного перемещения, разорвавшего страну на части. Сколько помню себя, всюду видела сплошную жестокость, все вокруг продавалось. Где же замечательные традиции нашего народа? Ще высокая мораль исповедующих буддизм?
Вот я — обычная буддистка, каких много. Иногда я бываю в храме, жертвую рис на еду престарелым из нашей деревни. Но ведь мужчины, измывающиеся над девочками, тоже посещают храмы. Они что, тоже буддисты?
Однажды я задала этот вопрос настоятелю храма, куда я захожу. Он сказал: «Сомали, о чем ты говоришь! Уже тридцать лет как закончилась война, а у нас до сих пор есть такие монахи, которые ходят в бордели и насилуют малолетних. Но есть и другие, праведные, которые даже не задумываются о том, почему творят добро».
Десять лет я потратила на борьбу — это были десять лет боли. Я не могу отрешиться от страданий девочек. У нас с ними одни и те же раны. Я разделяю их мучения, их страхи. Мне трудно удержаться и не обвинить всех мужчин за то, что творят некоторые из них.
Когда наша организация еще только зарождалась, бывало, Пьеру приходилось мириться со многим. Наш брак трещал по швам, и даже рождение сына Николая не сделало нас ближе. В 2004 году мы с Пьером стали жить отдельно, а теперь и вовсе развелись.
В 2004 году к нам начали поступать сведения об одном отеле, «Chai Hour II». Это был бордель, он появился совсем недавно и стал одним из крупнейших в Пномпене — шестиэтажный супермаркет женской плоти, в котором клиенты выбирали девушек, стоя у прозрачной стены. Достаточно было назвать цифру, которой обозначалась девушка, и ее доставляли клиенту прямо в гостиничный номер. Наши следователи поговорили с девушками — оказалось, их вынуждают заниматься проституцией. Примерно из двухсот работавших в отеле под видом официанток и караоке-певиц многие были несовершеннолетними. Больше того — отель предлагал клиентам девственниц.
Чтобы освободить этих девушек, нам ничего не оставалось, кроме как пойти в полицию. Хотя мы и знали, что это не гарантирует наказания виновных.
Бизнес в «Chai Hour II», самом большом борделе из всех, с какими мы имели дело, был поставлен на широкую ногу. Мы знали, что делами там заправляют богатые и влиятельные люди; догадывались, что у них наверняка имеются свои люди в полиции и среди высокопоставленных чиновников.
В сентябре материалы, собранные на этот отель, были уже в руках официальных властей. В начале декабря полиция согласилась провести рейд. Был назначен следственный судья по делу. Когда решения были приняты, необходимо было действовать как можно быстрее во избежание утечки информации.
Полиция явилась в отель днем 7 декабря 2004-го. Кое-кому удалось сбежать, однако восьмерых сутенеров взяли под стражу. Для восьмидесяти трех девушек в полицейском участке просто не нашлось места, к тому же среди них оказалось много малолетних девочек. Мы, как всегда, взяли их на ночь в свой приют, где они должны были находиться до вызова на допрос. Несколько девушек согласились выдвинуть обвинения.
Вечером, перед тем как уйти, я переговорила с каждой. Некоторые признались, что хотели бы вернуться к работе в отеле. Две девушки были любовницами высокопоставленных чиновников. Считается, что мужчина, занимающий высокий пост, просто обязан наведываться в шикарный бордель к любовнице — какой-нибудь малолетней проститутке. Этим он подтверждает свой статус. (Обычно такой человек имеет еще и жену, а также официальную любовницу живущую в собственной квартире.) У девушек имелись мобильные телефоны последней модели — недовольные, они звонили патронам и жаловались. Я объяснила девушкам, что мы не удерживаем никого насильно, однако подчиняемся распоряжениям полиции и не можем их отпустить. В полицейском участке нас попросили приютить девушек на несколько дней, чтобы произвести допросы по делу. После этого они могли быть свободны.
