— Это значит… изменения? Изменения в..?
— В единицах наследственной информации.
Валентин улыбнулся.
— Вы знаете, тут у нас можно просто сказать “гены”, никто в обморок от шока не упадет.
— Почти никто, — поправил его Костя.
— Ну ладно. Почти никто. Но вообще-то вы среди друзей. Так, а дальше, — настаивал он, — изменения в генах. Что за изменения?
Оба смотрели на нее с сочувственным выражением, какое ей иногда приходилось встречать на лицах физиков со стажем. Оно означало: “Уважаемая коллега, на вашу область наслали бедствие — жаль мне вас”. Но зачем изливать душу перед этой совершенно незнакомой парочкой?
— Привыкайте, — сказал Костя. — В этом городе любят поболтать, и от вас будут ожидать того же.
— Я не болтаю, — возмущенно сказал Валентин. — Я веду беседы. Я прощупываю, осведомляюсь; бывает, что выясняю…
— Ладно, ладно, — перебила она. — Я работаю с генами, которые определяют скорость мутации организма, находящегося под воздействием окружающей среды. Довольны теперь?
— Я думал, это все банда Лысенко, это они утверждают, будто окружающая среда влияет на наследственность.
— Верно. Они говорят, что влияние окружающей среды изменяет генеративную линию, но это чушь. Изменения всегда переходят от генов к организму, а не наоборот. Но от выживан и я организма зависит выживание генов, поэтому окончательный отбор генов производит окружающая среда, и оказывается, что стрессовая среда отбирает для себя тот набор генов, который способствует мутации.
— Ну вот, — сказал Костя. — Что тут такого страшного?
— Не знаю, — ответила она. — Подождем, посмотрим, к чему приведут мои слова.
— Выходит, это замкнутая система обратной связи? — сказал Валентин.
— Если угодно.
— Значит, есть гены, которые, это самое, говорят другим генам, что делать? Вроде как система контроля высшего уровня?
— Да. Гены-мутаторы, по-видимому, то включают мутацию в других генах, то выключают.
— Так это же бинарный процесс — вы понимаете? Здорово! Вам надо к нам прийти, рассказать об этом как следует, в смысле на семинаре; пускай у нас будет биологическая кибернетика, мы ей займемся. Вот как замечательно складывается! Кибернетика — это универсальный язык, она позволяет наукам понять друг друга!
— Он это серьезно? — спросила она, бросив взгляд на Костю.
— Еще как.
— Ну, пригласите меня, будет вам доклад.
— Договорились, — сказал Валентин. — Сегодня же вечером вас пригласят.
— Так, а вы над чем работаете? — спросила она Костю.
— Ну, как бы это сказать, над спасением мира. Над тем, как сделать, чтобы наступил золотой век. Как построить материально-техническую базу полного коммунизма. И все такое прочее. Ну, вот мы и пришли.
Вечеринка, видимо, проходила в ресторане гостиницы. Она ожидала, что отсутствие удостоверения превратится в проблему на входе, потребует оперативных переговоров, но пропусков никто не спрашивал.
— Как правило, не спрашивают, — сказал Костя. — Тут все довольно свободно, более или менее просто. Даже в институтах, если тебя знают в лицо, можно вообще приходить и уходить, как тебе заблагорассудится.
Столы сдвинули, чтобы освободить место для танцев. Вокруг столов с закуской собралась толпа, еще одна — перед сияющим батальоном бутылок и рюмок. Как она заметила, едва ли не половина собравшихся были женщины, однако, если верить ее опыту научной жизни там, в большом городе, женщины почти все должны были попадать в категории “жена” или “подруга”, а не “коллега”. Если они и работали в институтах, то секретаршами или лаборантками; в противном случае они могли быть шушерой невысокого ранга — учительницы младших классов или врачи. Зеленое платье — с радостью поняла она по тому, как быстро и жадно проглотили его взгляды в комнате, — вполне выдерживало сравнение с нарядами в розах, которые предпочитали женщины средних лет, и с хорошо знакомым оперением юности, невинности и доступности, которым пользовались остальные. Еще бы — достаточно вспомнить, с каким усердием она пыталась сделать его похожим на модели из итальянского Vogue, прошлой осенью прибывшего из Москвы, — журнал удалось заполучить кружку ее подруг. Нельзя сказать, что до сегодняшнего дня у нее было много случаев его надеть; нельзя сказать, что это не первый вечер за четыре года, когда она находится далеко от звука Максова дыхания; и все-таки возможность чуть-чуть усмехнуться действует успокаивающе на пороге комнаты, полной незнакомцев, в незнакомом городе вдали от дома. Над головой уже сгущалась синяя крыша дыма, которую подпитывали завитки множества сигарет. В углу настраивали инструменты джазисты. Вероятно, не профессионалы: гудят себе что-то там, бибикают, гундосят. Они были ровесниками Валентина и Кости, и вид у них был такой же, выражающий серьезность во время игры.
— Возьмите себе чего-нибудь, пока вкусное не кончилось, — предложил Костя. — А мы выпить раздобудем.
Нарезанная говядина, маринованные огурцы, черный хлеб, яйцо вкрутую, пирамидальный салат из консервированного зеленого горошка и резаного яблока, склеенный с помощью майонеза. Обойдя очередь, она сунула в рот вилку со всякой всячиной и поразилась тому, как благодарно отозвалось на это ее тело. Ребята все еще стояли над бутылками, спорили. Она поняла, в чем проблема. Будь она одной из тех впечатлительных студенток, к которым они обычно подъезжали, по заведенному порядку следовало не отставать от нее ни на шаг весь вечер, стараясь ее напоить. Но тут они оказались на незнакомой территории. Отпустить ее в общество других, пожилых, сдаться на всю эту процедуру — “доцент такая-то, познакомьтесь с доцентом таким-то”, — или же слабая вероятность плана номер один еще витает в воздухе? Они уже шли обратно к ней. Костя держал перед собой три рюмки, грозившие выпасть у него из рук.
— Не знали, чего вы хотите, — сказал Валентин, — так что принесли всего понемножку.
“Все” включало в себя рюмку водки, винный бокал с чем- то красным и стакан, содержащий напиток зловеще-желтого цвета.
— Вот это да — настоящий вопрос в жидком состоянии, — сказала она.
— Ой! — воскликнул Валентин.
— Да ладно вам, — сказал Костя. — Мы же вас не знаем. Ничего такого — нет, правда. Просто стараемся хорошо себя вести.
— Ох, извините, — она потерла лицо. — Что-то я немного отстала по этой части. Да, пожалуй, от водки не откажусь, раз уж тут огурцы…
— …но вовсе не в том смысле, чтобы показать себя с развратной стороны, — с готовностью продолжил Валентин.
— …да и от вина тоже, поскольку оно-то мне как раз нравится. Спасибо.
— Не за что.
Она выпила водку, и в желудке у нее зажглось маленькое солнце. Джаз-банд выдул духовую ноту, чтобы привлечь внимание, и завел мелодию, в которой даже она, хоть и ничего не понимала в музыке, определила нечто старое — что-то из того, что обычно удавалось поймать по радио во время войны, когда оркестр Эдди Рознера исполнял серенады в честь Красной армии, а теперь любовно отполированное и созданное заново. Толпа разделилась на танцующих и не танцующих. Она вместе с ребятами отошла к столу, где можно было поставить тарелку и бокал, а им — найти что-нибудь поесть.
