— А это еще что такое? — говорил мужчина слева от нее, указывая на приклеенный глянцевый плакат.
— Что, что — женщина. Ах ты господи, ты что, так давно их не видал? — ответил его друг.
— Дурак ты — я про вот эту машину за ней. Эта штука, с которой они должны работать в этой самой, как там ее, а, вот; “картине, где изображены жизнь и помыслы наших молодых ученых”.
Группа вгляделась.
— Часть электроподстанции?
— Автоматизированный стерилизатор молока?
— Незаконный отпрыск бетономешалки и твоего циклотрона.
— Как тебе не стыдно! Наш циклотрон — девушка хорошая, она с такими грубиянами водиться не будет.
— А плазму твоей мечты она тебе уже подарила?
— Да нет.
— Вот видишь, это потому, что она по ночам выскользнет потихоньку из лаборатории и гуляет с сельхозоборудованием. Может, она тебе и говорит, что ты ей нравишься со своими занудными частицами, но когда доходит до дела, тут ей не устоять против этого: у него из огромного ведра бетон так и капает, настоящий символ мужественности.
— Больной ты, Павел, просто больной.
— Ну спасибо.
— О тебе кино никогда не снимут.
— Знаю.
— Слишком ты мерзкий.
— Точно.
— На самом деле, мы сегодня получили кое-какие интересные результаты. Будкер считает, что, кажется, придумал, как справиться с флуктуациями энергии…
— Здрасьте, девушка.
На мгновение она предположила, что это опять физики флиртуют со своим экспериментальным аппаратом, но тут ее вежливо постучали пальцем по плечу. Она обернулась. Это были двое парней, встреченные в лесу, слегка приведшие себя в порядок: один, тот, что говорил, пышноволосый блондин, другой — темноволосый, с челкой.
— Да? — опасливо сказала она. — Что?
— Ничего. Ничего особенного, никаких проблем, никаких трудностей — все прекрасно, — все это было произнесено с такой скоростью, будто он упражнялся в скороговорках, при этом уголки его губ, двигавшихся в быстром темпе, кривила застенчиво-очаровательная улыбка. — Не стану вас беспокоить, особенно если вам по какой-то причине неудобно из-за вашей же собственной внешности, — секундная пауза, глаза расширены в комическом сочувствии, — однако должен вас уверить, что тут мы вам готовы помочь…
— Что?
— Ничего. Нет-нет, ничего. Просто мы тут с другом услышали случайно, еще там, вот и думаем, как же так, только приехала в город, никого еще не знает, должны же мы ей все показать, что и где. Не хотите вместе на вечер сходить?
— Валентин, — в голосе темноволосого звучало предупреждение.
Не будучи ответственным за выпущенный поток болтовни, он все это время смотрел на нее, усмехаясь — как ей показалось, не над ней, а над своим другом.
— Мы предлагаем данную услугу студентам-новичкам, — продолжал, не обращая внимания, Валентин, — особенно, должен признаться, симпатичным, но все-таки есть в этом и настоящий альтруизм…
— Студентам-новичкам — она начала смеяться. — Да вы хоть знаете, сколько мне лет?
— Э-э…
— Я же тебе говорил, — с готовностью вставил его друг.
— На восемнадцатилетних это наверняка действует замечательно, — сказала она, — только мне, если уж на то пошло, тридцать один. Тридцать один год, биолог, специалист по дрозофиле, устала от путешествия самолетом и от бюрократов. Есть у вас какие-нибудь реплики, чтобы на таких действовали?
Валентин покраснел, что было трогательно: обе щеки источали настоящее розовое сияние.
— Не обижайтесь, — сказал его друг, обнимая Валентина за плечи и мягко разворачивая его. — Нам очень стыдно, так что мы пойдем себе потихоньку. Добро пожаловать!
Она оглянулась на стеклянный ящик с фотографиями. Он представлял собой мутное зеркало. Это преломленное пятно в нем, с черными стрижеными волосами и голыми руками, — она, и это, дошло до нее, все, что увидели ребята: лицо и тело, ни с чем больше не связанные. Тонкие звенья цепи — ее обязательства — были совершенно невидимы. Они воспринимали по-своему, ничего не зная ни про Макса, ни про избранную ей позицию неуловимого издевательства в биологических закулисных переговорах. Ничего другого, кроме этого, перед ними не было; что же им еще оставалось? Она нахмурилась; женщина в стекле нахмурилась в ответ. Нет, за восемнадцатилетнюю ее принять невозможно, если хоть немножко внимательно посмотреть. Но что еще можно угадать, глядя только на ее лицо? Разумеется, оно не говорило о ней ничего такого, что было бы явной неправдой, однако и полной правды тоже не говорило, а она отвыкла от подходов, которые не были обусловлены знанием всех ее сторон. За головой зеркальной женщины включилась пара уличных фонарей, две капельки бело-голубого, мгновенно обративщие гаснущий свет в настоящие сумерки, а листву вокруг — в дырявые зеленые шары. Они нависали за плечами у отражения, словно блуждающие огоньки, ночные духи, прилетевшие кружить вокруг черных волос, черных глаз, зеленого платья. Ничего, скоро ее и здесь тоже будут знать. Это лишь пауза; не время выставлять себя дурочкой. Но вечерний воздух был приятен, прохладнее, чем застоявшийся жар летнего города; к тому же она, как обнаружилось, внезапно сильно проголодалась.
Парни не успели далеко уйти по тротуару. Униженно поникшая фигура Валентина уже начинала выпрямляться; она подозревала, что подобное у него всегда быстро проходило.
— Погодите! — позвала она. — Эта ваша вечеринка — там закуска будет какая-нибудь?
— Должна быть, — сказал друг. — Это официальное празднование защиты кандидатской. Выпивка, танцы, банкет, все дела. А меня, кстати, Костя зовут.
— Зоя.
Они обменялись товарищеским рукопожатием.
— И Валентин — вы уже знакомы.
— Мадам, — Валентин изобразил намек на поклон.
— Но-но, не такая уж я старуха.
Это были экономисты, точнее, выпускники экономического факультета, одному двадцать три, другому двадцать четыре, один из экономической лаборатории Института математики, другой — из лаборатории математических исследований Института экономики, оба — участники семинара, целью которого было обучить кибернетике как экономистов, так и математиков. Валентин, как она с интересом отметила, относился к этому предмету — и только к нему — с серьезным энтузиазмом; Костя, судя по виду, ко всем предметам относился спокойно и иронично. Во внерабочее время они собирались в своих комнатах в университетском общежитии, до которого было недалеко — пройти чуть дальше под деревьями, крутили музыку, слушали джазовые программы по иранскому радио и пытались произвести впечатление на юных девушек.
— А ваша какая область? — вежливо спросил Валентин.
— Мутагенез, — ответила она.
Одним из ее правил было всегда честно называть свою область исследований, когда спрашивают. А уж что они там расслышат, это их дело. Она не обязана упрощать жизнь толпам населяющих мир идиотов.
