— Вижу я, голова у тебя раскалывается, неугомонный мой, и поделом. Садись. Ты так давно пренебрегаешь своими обязанностями, что уже, наверное, забыл, что Филиму О'Лайам-Роу, сумасшедшему твоему хозяину, не надо ничего указывать, и он иногда способен держать язык за зубами. Слышал я, что ты лучший лютнист со времен Херемона 35). Это ты мне докажешь завтра.
— И на том спасибо, — сказал Лаймонд. Проходя мимо, он на мгновение коснулся рукою плеча О'Лайам-Роу, а затем в изнеможении рухнул в кресло. Через пять минут он уже крепко спал.
За те десять дней, которые ирландцам еще оставалось провести в Руане, их посвятили в основные правила придворного ритуала — ведь в предстоящие четыре месяца и тому, и другому волей-неволей придется этому ритуалу подчиняться. Король вставал на заре, проводил утренний прием, читал донесения и обсуждал их со своим Тайным советом, а в десять утра все отправлялись слушать мессу. Затем к монарху допускали избранных посетителей: секретари, курьеры, послы, герольды, дипломаты, воины и духовенство приходили с новостями, любезностями, дарами и жалобами.
Потом наступало время докладов о текущих делах: от архитектора, который строил новые дворцы для короля или мадам Дианы; из Сен-Жермена о болезни любимого сокола; исходящее от безупречно отлаженных служб коннетабля учтивое напоминание о том, что кому-то было обещано в дар вино, и дворецкий означенного вельможи явился за ним; весточки от детей и их портреты. Кто-то умер в Париже, оставив бенефиций 36), и в приемной, дожидаясь аудиенции у короля, появлялось новое лицо: сей достойный дворянин наверняка купил новость заранее, у лечащего врача. Посол, желающий снискать расположение двора, приносит слух о новом судебном процессе в Тулузе — и вот за ужином недостает какого-нибудь нуждающегося придворного, который уже занял денег, чтобы попытаться купить его.
Обедали в полдень. После обеда собирался Большой совет, но уже не столь безотлагательно, как в те дни, когда Франция рассчитывала завладеть Италией, или когда, одолев наконец Англию, собиралась отщипнуть у нее Булонь. Однако и на этот год прогнозы не были такими уж радужными, невзирая на чисто символический мир, заключенный с юным английским королем, ибо и новый Папа, и император Карл из семейства Габсбургов, старинных врагов Франции, проявляли какое-то подозрительное дружелюбие.
Освободившись от опеки и начав царствовать, Генрих с упоением жаловал своих фаворитов. Диана, коннетабль, Сент-Андре, д'Обиньи и все прочие едва не опустошили королевскую казну. Но самым победоносным образом король проявлял свою богоданную власть, устраивая бесконечные перевороты в Германии. Заключив союз с протестантами и неверными — с германскими князьками и мусульманами-турками, — он надеялся разгромить Карла. К несчастью, денег на все не хватало. Большой совет мог предложить только одно: лавировать, никому не давать определенного ответа, даже дорогой сестре шотландской королеве; всячески сдерживать нетерпеливых ирландских союзников, а также сделать один-два холодных дружеских жеста в сторону Англии, которая, впрочем, сама была расколота междуусобной войной: старая история — борьба сановников за власть на период несовершеннолетия Эдуарда.
Генриху Французскому лавировать не составляло труда. Вечерами он бывал у королевы, задавал роскошные ужины, проводил столько времени, сколько мог — а было его предостаточно, — со своей Дианой; и в редкие минуты досуга играл на лютне. Остальные же дневные часы во все время пребывания в Руане были посвящены официальным церемониям.
Столица Нормандии, которая некогда отказалась принять великого сенешаля, задумавшего устроить торжественный въезд накануне своей отставки, теперь твердо решилась выжать все до последней капли из этой поистине королевской оказии — к тому же следовало перещеголять Лион. За въездом короля последовал торжественный въезд королевы Екатерины; обильно уснащенное речами подношение вазы, солонки и других столовых безделиц, сверкающих, как скинии; парадный обед и унылый фарс, поставленный одной из двух комических трупп Руана, которая так была преисполнена чувством значительности момента, что не знала, куда и девать разочарованную публику.
Состоялся также торжественный визит во Дворец правосудия, где король со своим двором заслушал судебное разбирательство: оным предлогом воспользовался Бруске, тем же вечером явившийся в аббатство Сент-Уэн. Все прозвучавшие утром хорошо отрепетированные речи адвокатов; речь королевского прокурора: Levezvous: le roi 1'entend[19]— и тоже заготовленное заранее постановление суда, полное лестных классических аллюзий, — все это на радость придворным дамам спародировал королевский шут.
Во время представления смеялись, но не слишком. Король переоделся, вышел к народу, как всегда, обаятельный, смиренно и почтительно исполняя свой долг, а затем в узком избранном кругу насладился музыкой Тади Боя Баллаха, дыхание которого благоухало розами, а песенки были неподражаемы. Тади Бой трудился не покладая рук.
О'Лайам-Роу все это забавляло. Когда до него доходили слухи о долгих вечерах, посвященных romances eruditos и romances artisticos[20], принц Барроу отпускал иногда сомнительную похвалу — мол, самые ловкие пальцы, когда-либо перебиравшие струны, принадлежат конечно же ирландцу. Наконец король отбыл: ему предстоял еще торжественный въезд в город Дьеп, а потом, через Фекан и Гавр, он должен был вернуться к Сене и по воде отправиться на юг. Пять королей проводили зиму на Луаре, которая несла свои обильные воды меж известковых отмелей по всей центральной Франции, от Орлеана до Атлантики, и на ее пологих берегах прихотливо раскинулись замки и дворцы, города и веси, виноградники и мельницы, тони и охотничьи угодья. Двенадцать сотен лет по этой реке и ее берегам паломники двигались в Тур, самый священный город Европы после Рима; еще галлоримляне строили здесь свои виллы, а Плантагенеты 37) пытались сделать эту долину английской, пока их не изгнали оттуда, и благодарная Франция не заменила англичан шотландцами.
Но много воды утекло с тех пор, как Дугласы правили Туренью. Французские короли полюбили эти края и сделали их центром страны. Они правили из Блуа, Амбуаза или Плесси, возвращались туда, окончив войну; туда вкладывали добытые трофеи, там воспитывали детей и претворяли в жизнь новые понятия об архитектуре. Канцлеры, казначеи, адмиралы и коннетабли тоже строили здесь свои жилища, разбивали парки и сады, устраивали охотничьи угодья — и даже когда отец Генриха стал все чаще и чаще останавливаться в Париже и Фонтенбло, привычный путь не был забыт: через Руан, Мант, Сен-Жермен, Фонтенбло, Корбей, Мелен и по суше до Гиени двигались с неизменностью перелетных птиц повозки, мулы, лошади и носилки, толпы слуг и дворян, нескончаемый обоз, тяжеловооруженные всадники и публичные девки, которые с непогрешимой точностью угадывали, куда поутру направится двор.
Из Гиени, через Шатонеф, Орлеан, Амбуаз и Блуа, большие барки доставляли французский двор домой. Приятная и ровная, здоровая и изобилующая дичью, долина Луары видела немало нежелательных посольств, которые в кровь сбивали колени и обдирали костяшки пальцев, а все же уезжали домой ни с чем, не будучи ни оскорбленными, ни обласканными. В эти благодатные края король и его приближенные и собирались прибыть к Рождеству.
