«Джо Слейтер не может смириться с тем, что вычеркнута из высших кругов, и рвется туда всеми правдами и неправдами».
Оскорбительным было и то, что пресса проявила неожиданный и горячий интерес к Монике, или «той самой графине де Пасси», как ее окрестила журналистская братия. Минди, к примеру, живописала ее как «обольстительную молодую чужестранку, которой удалось завладеть не только сердцем, но и состоянием одного из самых богатых людей города».
Еще одной беспардонной публикацией я была обязана журналу «Мэдисон мэгэзин», благотворительному изданию, бесплатно распространяемому в вестибюлях всех престижных жилых зданий Нью-Йорка. Они сфотографировали Монику задумчиво созерцающей знаменитую «Деву вод» на террасе Центрального парка и сопроводили фото следующим комментарием: «Графиня де Пасси продолжает уклоняться от попыток взять у нее интервью. Свой досуг она посвящает долгим прогулкам в парке, единению с природой и посещению музеев. Не подавая и виду, что она в курсе слухов, распространяемых вокруг ее имени, графиня держится отстраненно, словно оберегает какой-то печальный секрет. Это не мешает ей, однако, жертвовать крупные суммы на благотворительность. Единственный род светской активности, который она себе позволяет, — это званые вечера для весьма узкого круга, задаваемые в ее роскошной квартире на Пятой авеню».
Нужно было отдать Монике должное — молчание интригует. Умение держать язык за зубами снискало ей больше интереса, чем самые пикантные откровения.
Вскоре после появления этой статьи Джун поставила меня в известность о том, что у Моники появился так называемый пресс-агент — специалист по рекламе, публикациям и иным связям с общественностью. Она выяснила это чисто случайно, только потому, что в процессе своей благотворительной деятельности пользовалась услугами той же фирмы, невероятно конфиденциальной в своих контактах. Джерри Харкорт, ее агент, под строжайшим секретом поделился новостью о том, что обзавелся новой клиенткой. Внешность Моники оставила этого интересного, недавно разведенного мужчину глубоко равнодушным больше потому, что она вела себя с ним (да и со всеми в фирме) снисходительно, как особа королевской крови. Тем не менее он прочил ей большое будущее.
Лично меня больше всего беспокоил тот факт, что, когда мы были подругами, я выложила Монике немало секретов. У меня были основания опасаться ее разоблачений. Ей было что порассказать о том, кого я просто не выношу, а кого глубоко презираю, а уж если бы ей вздумалось выболтать мои рассказы о некоторых членах нашего узкого мирка… Попав в печать, они сработали бы как бомба, причем далеко не замедленного действия.
Мои опасения скоро оправдались. Ева Минди сообщила читателям о моей давней неприязни к Бутси Бейнз, известной отвратительным нравом, и столь же давнем сочувствии к ее многострадальному супругу. Когда мы с Бутси столкнулись на благотворительной постановке «Медеи», она посмотрела сквозь меня.
Затем случилось еще кое-что — одно из тех на первый взгляд незначительных событий, которые на деле являются предвестниками крупных неприятностей. Бетти позвонила мне, чтобы узнать, не заехать ли за мной по дороге на ежегодный обед у Марси Лоренц, открывающий рождественский сезон. Ей и в голову не могло прийти, что меня туда не звали. Узнав, что я впервые слышу об этом событии, Бетти так сконфузилась, что бросила трубку, а пять минут спустя позвонила Марси.
— Это ужасное недоразумение! — уверяла она высоким, нервным голосом. — Часть приглашений всегда теряется, а я с головой в приготовлениях и еще не успела удостовериться, что все приглашенные в курсе. Разумеется, ты в их числе!
Я слишком хорошо знала эту игру, чтобы на нее попасться, а потому отговорилась важной встречей.
Меня все чаще приглашали только в том случае, если на этом настаивал кто-то из лояльных друзей. Более того, я ощущала некую общую перемену. На словах каждый был со мной так же любезен, как и раньше, однако вместо прежнего почтения чувствовалась… как бы это сказать… едва уловимая фамильярность, легкая небрежность — поверхностное внимание, предназначенное для тех, с кем приходится поддерживать отношения чисто для проформы.
Моя уверенность в неоспоримой принадлежности к высшему кругу быстро таяла. Пираньи сужали круги, и я уже чувствовала кожей их первые укусы. Все, кто годами втайне завидовал моей популярности, получили шанс поставить меня на место. Мне было противно играть роль главного блюда на банкете злых языков, но я уже возлежала посреди стола, как нежный ростбиф или кусок сочной грудинки. И ничего, увы, ничего нельзя было с этим поделать.
Теперь все считали меня законченной неудачницей. Стало модно сокрушаться о бедняжке Джо Слейтер.
Глава 16
Прошло полтора года со дня смерти Люциуса (три месяца, если вести отсчет с момента моего фиаско с Дентами). Фирма «Джо Слейтер, инкорпорейтед» доживала последние дни: как я и предполагала, мне не удалось заключить ни одного контракта помимо уже имевшихся. Последнее задание подходило к концу, когда из Парижа позвонила Эжени Пуртан, моя давняя подруга.
— Джо, приезжай погостить. Мне нужно кое с кем тебя познакомить.
Она наотрез отказалась объяснить, в чем дело, и лишь несколько раз повторила, что это в моих же интересах. Мне и самой хотелось отдохнуть от Нью-Йорка. Визит в Париж давал возможность не только повидать старых друзей, но и прикупить кое-что для клиента. Без долгих раздумий я приняла приглашение.
Сообразить, что на уме у моей дорогой парижанки, было не так уж трудно. Тысячу лет назад, когда наша дружба с Моникой еще цвела пышным цветом, я к слову поинтересовалась, не знает ли Эжени графиню де Пасси. Она не знала, но позже, во время скандала с завещанием, предложила навести справки и выяснить все, что возможно.
— Поздно! — сказала я.
Мне было тогда не до личного расследования. Эжени, похоже, занялась им на свой страх и риск.
Мне пришлось взять самый дешевый билет типа «туда-обратно, эконом-класс» (упоминаю об этом только потому, что двадцать лет летала исключительно первым классом или частным самолетом). Путешествовать на общих основаниях оказалось не настолько ужасно, как я ожидала. Для соседей по ряду (молодой пары из Хартфорда) это был первый визит в Париж. Я сказала, что по-хорошему им завидую, и назвала несколько мест, которые стоит повидать.
Мы приземлились в аэропорту Шарль де Голль дождливым февральским утром, и я взяла такси до улицы Бак, где жила Эжени. Холод пробирал до костей, хотелось поскорее оказаться в тепле и уюте.
К моему приятному удивлению, водитель галантно вызвался отнести багаж к самым дверям, то есть в уединенный, мощенный камнем дворик, к парадному старинного дома. Эжени занимала в нем два верхних этажа. На звонок ответила Фели, горничная-алжирка, низенькая девушка с побитым оспой лицом. Она помогла мне разместиться в комнате для гостей и на ломаном французском кое-как объяснила, что госпожа скоро будет дома.
Квартира Эжени несла на себе печать доброй старины, но, увы, не отличалась современными удобствами. Помещения, в том числе ванные комнаты, были так тесны, что там едва удавалось повернуться. Единственным исключением была гостиная этажом ниже, где дух богемы отлично уживался с элегантностью. Освежившись с дороги, я спустилась туда.
