— Когда вам с Эйбом ни позвонишь, у вас вечно такие голоса, будто вы вооружаетесь тяжелой артиллерией.
— Правильно, правильно, но я просто хочу быть уверенным в том, что пушки достаточно мощны и надежны. Не буду терять времени и, пожалуй, введу тебя в курс дела.
Барретт принялся называть имена уже выбранных свидетелей защиты. За «Семь минут» согласился вступиться сэр Эсмонд Ингрэм, пожилой и уважаемый профессор из Оксфорда, который давным-давно назвал «Семь минут» одним из «самых честных и заслуживающих внимания произведений в современной западной литературе». Это высказывание «Сэнфорд-хаус» использовало при рекламировании книги.
Сейчас сэр Эсмонд ушел на покой. Он трижды женился на англичанках вдвое моложе себя. А сейчас, после трех разводов, отдавал все силы и энергию разным фондам, созданию всемирного языка и крестовому походу в защиту вегетарианства. Он дважды недолго сидел в тюрьме за то, что лежал перед домом номер десять на Даунинг-стрит,[10]протестуя против гонки ядерных вооружений. Из-за растущей эксцентричности сэра Эсмонда Барретт порой даже сомневался, не повредит ли «Семи минутам» его поддержка, но Зелкин считал, что американцы поймут пожилого англичанина и его чудачества, что английский акцент, по его мнению, подействует на публику и присяжных устрашающе. К тому же, черт побери, кто еще из известных людей когда-нибудь хвалил «Семь минут»?
Сэра Эсмонда нашли в коттедже в Сассексе, и он с воодушевлением согласился выступить на стороне защиты (хотя у Барретта возникли подозрения, что английский профессор перепутал «Семь минут» с «Любовником леди Чаттерлей»), Да, он с радостью станет в один строй с борцами против «поджигателей книг», если защите удастся убедить американские иммиграционные власти, что он не анархист. Зелкину удалось убедить власти в благонадежности профессора, и сэр Эсмонд Ингрэм должен был стать одним из главных свидетелей защиты.
Барретт уверил Филиппа Сэнфорда, что у них есть и другие свидетели. Гай Коллинз, известный сторонник натуралистического направления в литературе, часто писал о громадном впечатлении, которое произвела на него книга Джадвея, и согласился выступить свидетелем защиты. Сейчас они пытаются уговорить двух-трех литературных критиков, которые были в восторге от «Семи минут». Окружной прокурор, несомненно, постарается доказать с помощью Джерри Гриффита и других свидетелей, что книги, подобные «Семи минутам», толкают американскую молодежь на преступления и угрожают безопасности общества, поэтому Барретт и Зелкин искали свидетелей, чьи показания расстроили бы замысел обвинителя. Они уговорили выступить свидетелем доктора Йейла Файнгуда, специалиста по юношеской преступности, и доктора Рольфа Ладергрена, шведского сексолога, чьи работы принесли ему всемирную известность и сделали его почетным профессором Риэрдон-колледжа в Висконсине. И Ладергрен, и Файнгуд считали, что в молодежной преступности виноваты вовсе не грязные книги и фильмы, и их согласие выступить на стороне защиты вселяло добрые надежды.
— Только, пожалуйста, не обманывайся на счет главного обвиняемого, — сказал Барретт, сворачивая на бульвар Сансет. — Истинным обвиняемым в этом деле будет не Бен Фремонт, а Дж Дж Джадвей. В каждом крупном процессе подобного рода основной вопрос — вопрос о побуждениях и целях автора, что, в свою очередь, ведет к проблеме общественной значимости. Это тонкий лед, и мы должны заранее решить, ступать на него или отправиться в обход. У нас есть выбор, так же как и у окружного прокурора. Каждая сторона должна выработать план действий до начала перестрелки.
— Какой смысл ты вкладываешь в слово «побуждения», Майк?
— Если мы не сумеем доказать, что Джадвей при написании «Семи минут» руководствовался добрыми намерениями, следует попробовать доказать, что в его побуждениях хотя бы не было никакой непристойности. Это уже не раз с успехом делалось. Возьми, например, дело Гинзбурга. Судья Дуглас считал, что «книга должна рассматриваться сама по себе, независимо от причин, вызвавших ее появление, или приемов, использованных при продаже». Даже если мы зацепимся за это, все равно будем ходить по тонкому льду. Правда, мы всегда можем привести довод, который использовал Чарльз Рембар при защите «Фанни Хилл». Защищая «Любовника леди Чаттерлей», Рембар без особого труда доказал, что Лоуренс руководствовался самыми добрыми побуждениями, но при защите «Фанни Хилл» этот довод был опасным, поскольку есть доказательства, что Клеланд написал ее только из коммерческих побуждений. Помнишь? Джон Клеланд сидел в долговой тюрьме, и ему были нужны деньги, чтобы выбраться на свободу. Один издатель предложил ему двадцать гиней, вполне достаточно, чтобы выйти из тюрьмы, если он напишет неприличную книгу, которую можно будет легко продать. Считается, что Клеланд написал «Фанни Хилл», чтобы раздобыть денег и выйти из тюрьмы. Он вышел на свободу, а издатель заработал на «Фанни Хилл» десять тысяч фунтов.
— Точно, — согласился Сэнфорд. — Ну и как защитник объяснил это?
— Рембар объяснил это разумно. Мотивы Клеланда, настаивал он, имеют отношение к истории литературы, а не к закону. Рембар ответил так: «Через два с лишним столетия суд просто не в состоянии определить, что творилось в мозгах Клеланда». Самое главное — конечный результат, книга, ее идеи, взгляды на жизнь, а не личные мотивы, которые заставили автора ее написать. К тому же, считал Рембар, «было бы и бесполезно, и неприлично… вторгаться в сложные и запутанные материи, из которых писатели черпают вдохновение. Жалкая критика писателей в адрес собственных произведений, смешные разглагольствования, которые мы иногда слышим от этих одаренных людей, показывают, что их слова не имеют никакого значения, а главное то, что они создают».
— И какое решение вынесли судьи?
— Они сказали «нет». Впечатляюще, но недостаточно, — кисло ответил Барретт. — Судьи проголосовали тремя голосами против двух за запрет «Фанни Хилл», потому что доводы Рембара произвели впечатление не на всех.
— Но ты сказал, что у нас есть выбор?
— Есть. Вторая возможность — трезво взглянуть в лицо правде. Общественное мнение считает, что мотивы и намерения автора имеют самое большое значение, когда решается вопрос пристойности или непристойности книги. Возьми судью Вулси в процессе над «Улиссом». Он сказал: «Когда какую-нибудь книгу называют непристойной, необходимо установить, какие мотивы руководили автором при ее написании, то есть написана ли она с целью эксплуатации непристойности». Позже судья ван Пелт Брайан в одном из процессов над «Любовником леди Чаттерлей» добавил: «Искренность и честность намерений автора, выраженные в стиле и языке книги, сюжете и идеях, в большой мере влияют на то, обладает ли она общественной ценностью и литературными достоинствами». В том разбирательстве, как и в случае с «Улиссом», не возникло сомнений в честности Лоуренса и искренности его намерений, отсутствии желания обратиться к похотливому интересу читателей. — Барретт сделал паузу и бросил взгляд на встревоженное лицо Сэнфорда. — Это наша большая проблема, Фил. Написал ли Джадвей «Семь минут» честно и искренне? На этот вопрос мы обязаны ответить утвердительно и без всяких оговорок. Этот вопрос будет сидеть в голове каждого присяжного. Или мы состорожничаем и проиграем, или докажем со всей определенностью, что Джадвей написал «Семь минут» не ради наживы и поэтому книга обладает необходимой общественной ценностью. Во всяком случае, мы с Эйбом сделали наш выбор. Мы решили попытаться доказать добрые намерения Джадвея.
