Кардинал пробовал прервать этот поток, который король, казавшийся впавшим в уныние, выслушивал в полной тишине. Прежде не доводилось ему видеть свою мать в таком состоянии, его удручала ее вульгарность не меньше, чем недозволенное вторжение министра. Людовик попытался вставить слово, но Медичи опорожнила свои запасы еще далеко не полностью. Она даже с Комбале не закончила. Та, мол, никак не остановится: в ее планах объявить о незаконнорожденном ребенке королевских кровей и стать королевой, будь то с его высочеством, будь то с герцогом Суассонским, если его высочество окажется в этой очереди не на том месте.
Перед потоком злобы, граничащим с безумием, кардинал, чтобы как-то остановить его, счел за лучшее встать на колени и попросить прощения за то, что, не имея на то ни малейшего намерения, он тем не менее обидел ту, которую всегда почитал как благодетельницу. И даже пустил при этом слезу, его легковозбудимая натура позволяла изредка прибегать к подобной форме защиты. Все оказалось безрезультатно. Чем настойчивее он пытался ее успокоить, тем сильнее принималась извергать хулу старая мегера. Она голосила так, что ее пронзительные вопли резали слух.
Король все это время безмолвствовал, лишь изредка и совершенно безрезультатно он пытался вставить какие-то слова примирения, но королева не слушала и его, а продолжала перечислять те показательные кары, которые были уготованы Ришелье, его близким и всем, кто отважился служить на его стороне. Он отдаст свою мерзкую голову палачу, его замки будут стерты с лица земли, его земли будут густо посыпаны солью, а все его родственники доведены до нищеты. И вся в слезах от ярости, она набросилась на сына, предложив ему выбирать между нею и его лакеем! Эта истерика переходила всяческие границы. Король поднялся, велел кардиналу выйти, тот, не мешкая, повиновался. После чего обернулся в сторону рыхлой, разметавшейся в кресле, перемежающей слезы и проклятия женщины:
– Примите мои извинения, матушка, но я должен подумать. Я уезжаю в Версаль, где по меньшей мере обрету покой.
Во дворе короля ждала карета и сопровождавший его взвод мушкетеров. Людовик заметил бродившего, словно призрак, Ришелье. Но король сделал вид, что не заметил министра, сел в карету и укатил…
Безмолвный отъезд короля отозвался в сердце министра болью и предчувствием скорой немилости. У него не оставалось другого выхода, кроме как вернуться к себе и готовить свой отъезд, увы, больше похожий на бегство. Предвидя возможность такого исхода, он подготовил для себя Гавр, который был под его началом. Король отбыл в Версаль, это давало Ришелье немного времени, он распорядился упаковать наиболее ценные вещи, в первую очередь важные бумаги. По его указанию его обожаемая племянница Комбале, которую Медичи со скандалом выгнала в начале дня, уже уехала. Он присоединится к ней на месте…
Ришелье собирался дать указание лакею, насчет прогулочной корзины для кошек – неизменных спутниц его молчаливого бытия, он их любил и получал чувственное удовольствие, поглаживая их нежную шерстку, когда ему доложили о визитере: то был кардинал де Ла Валет, брат герцога д'Эпернона, один из немногочисленных, но зато и самых верных его друзей. Прелату достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что происходит.
– Не говорите мне, что уезжаете! – воскликнул Ла Валет. – Только не вы!
– Напротив! Поймите же, мой друг, мне не оставили другого пути. Этой мерзкой женщине нужна моя голова, а у меня нет ни малейшего намерения ей ее отдавать. – Тогда вперед! Еще ничего не потеряно! Вам ли не известно, что тот, кто уступает позицию, проигрывает партию!
– Она уже проиграна! Король в мою сторону даже не взглянул! Он не сказал ни слова в мою защиту!
– Король, дорогой мой, просто-напросто сбежал, выпутываясь таким образом из ситуации, которую, вероятно, счел нетерпимой. Остается выяснить, от кого он сбежал – от вас или от королевы-матери.
– Остатки доброго ко мне отношения не дадут ему допустить, чтобы меня немедленно заключили под стражу, но не сомневайтесь, что это все равно случится. Представляю, как в Люксембургском дворце теперь радуются своему триумфу, – горестно добавил кардинал.
Ла Валет горько рассмеялся:
– Ваше предположение верно! Нет актрисы, получавшей когда-либо столько аплодисментов. Она провозглашена матерью Отечества, по этому поводу самые угодливые ее приспешники готовят торжество. Вам нужно на это посмотреть!
– Не думаю, что это меня позабавит.
– Пожалуй. Только раз уж вы собрались в Гавр, почему бы вам не ехать через Версаль?
– Этим утром мне уже довелось открывать одну из дверей силой, и у меня не сложилось впечатления, что мой демарш понравился. Не требуйте от меня снова применять силу…
Их беседу прервал вошедший слуга и доложил о мсье Де Турвиле, офицере короля.
– Не слишком ли поздно, – прошептал кардинал, однако Ла Валет его услышал:
– Он, конечно же, с заурядным сообщением. Вот если бы сообщили о прибытии мсье де Тревиля, я бы непременно обеспокоился: для ареста человека вашего положения нужен по меньшей мере капитан мушкетеров.
И на самом деле то был посланник: Людовик XIII велел своему министру присоединиться к его очередной охоте в Версале.
– Что я вам говорил? – ликовал Ла Валет.
– Вам удалось ваше пророчество, друг мой, но давайте не будем радоваться заранее, партия еще далека от выигрыша!
Перед тем как отправиться в путь, кардинал проследил, чтобы в карету уложили и старательно оберегаемые в тайниках его флорентийского кабинета документы.
Недавние события в Люксембургском дворце, о которых Мария узнала от мужа, вызвали у нее тревогу. Она пришла к выводу, что ей следует продлить свое пребывание в постели на неопределенное время. Если старуха Медичи добьется задуманного, ей останется лишь возвратиться на длительное лечение в Дампьер. Королеву убедят в том, что она – враг и пособница кардинала, и королева отдалится от нее. Утешало одно: следовавшему за королем в Версаль герцогу де Шеврезу будут доступны свежие новости. Людовик же удаляется в леса, уподобляясь Филиппу Прекрасному, далекому своему предшественнику, чтобы в тишине испросить у того совета.
Юная Эрмина Ленонкур уже на правах доверенного лица пыталась ее успокаивать. Мария понемногу свыклась с ее почти английской невозмутимостью, благодаря которой та видела происходящее не в столь мрачных тонах.
– Даже удивившись вашей недавней позиции в отношении кардинала, – говорила она, – королева не станет долго сердиться на вас. Я и вправду думаю, что она вас любит. Впрочем, она вам это доказала.
– Да, только в мое отсутствие она была очарована этой дю Фаржи, которая затеяла ее примирение с королевой-матерью, а в последнее время не скрывает своих намерений оттеснить меня. Я же знаю Анну Австрийскую: по сути, она мягка и податлива, как тесто, а столкнув Ришелье и затем избавившись от супруга, быстро забудет обо мне.
– Как же такое возможно? – смеясь, спрашивала Эрмина. – Все, кто вас любит и ненавидит, знают, что вас невозможно забыть!
