хорошая ученица, больше не будет. – И тихо прибавила: – Вы что, в самом деле…
– Нет, ну вы только посмотрите на этого ангела! – взревел Юлий Рафаилович, когда за директрисой закрылась дверь. – Марш на место… и чтобы я тебя больше не слышал!
Я хотела было напомнить ему, что он меня и так не слышал и лучше бы сказал «Чтобы я тебя не видел!», но огорчать его не хотелось.
Я промаршировала на место. Больше тройки мне всё равно не светило в году и в аттестате. Это была бы единственная тройка, и дома все с этим смирились, учитывая, что я собиралась поступать на филфак.
Так мы дошли до выпускного экзамена. Моей главной задачей было не схлопотать двойку, поэтому я попросила Янку приходить ко мне домой, чтобы готовиться вместе. Подготовка заключалась в том, что Янка проходила со мной весь материал, каждый раз завершая очередную тему кратким «Ну так, здесь всё ясно», и шла дальше. Потом мы крались в кабинет отца, если он был на дежурстве, тибрили у него из ящика Kent и тайно раскуривали сигареты на балконе. Эту часть я любила больше всего.
За день до экзамена Янка на всякий пожарный сделала себе шпоры и попросила мою маму сшить потайные кармашки под фартуком. Если уж Янка делала шпоры, то мне сам бог велел. С моей стороны было бы просто наглостью явиться с нулём в голове и под фартуком. Мама и мне сшила такие же кармашки. Хотя шпорами я никогда в жизни не пользовалась и пользоваться не собиралась – всё тайное у меня сразу же становилось явным.
Наутро перед экзаменом мама отварила нам яйца вкрутую и подала их под майонезом, что привело Янку в полнейший восторг. Такое блюдо она ела впервые в жизни.
Когда мы пришли в школу, нас ждало известие почти по Гоголю. Приехал проверяющий из Киева и, просмотрев журнал, пожелал прослушать в нашей группе Янку, Дашу – наших двух потенциальных золотых медалисток – и… меня!
Когда моя фамилия была названа, Юлий Рафаилович побледнел. Он понял, что под него копают и работы в институте ему не видать.
Нас вызвали к столу, где были разложены билеты. Первой тащила Янка. Билет явно был хорошим, и она с весёлым видом отправилась готовиться. Даша тянула следующей, и ничто не дрогнуло в её лице, когда она направлялась к парте. Я тянула билет после них. Или мне показалось, или впрямь тень от ручки Любови Сергеевны, преподающей физику в «А» классе, упала на один из билетиков, но я не оставила это без внимания. И – о чудо! – мне достался билет, о котором никто не мог и помечтать. Он словно был написан для меня. Первый вопрос был о линии партии в науке, второй – о третьем законе Ньютона. А задачка вообще была плёвой. Она состояла всего из одной формулы.
Первой вызвали Янку. Даже сейчас всё сжимается внутри, когда я вспоминаю это приглашение на казнь. Не успела Янка и рта раскрыть, как проверяющий стал её обрывать, задавать какие-то каверзные вопросы, на которые Янка отвечала до поры до времени, а потом окончательно сбилась. Её валили, это было ясно. И почему – тоже было ясно. Не могут два человека в одном классе получить золотую медаль, тем более если один из них с такой фамилией, как у Янки. Если бы Янка была хоть с одной четвёркой, её бы даже и не вызвали. А тут… К решению задачи проверяющий всё-таки придраться не смог, и это спасло Янку от переэкзаменовки.
На Юлии Рафаиловиче лица не было. А экзекуция продолжалась. Вместо того чтобы вызвать Дашу, проверяющий пожелал, чтобы отвечать пошла я.
– Ты готова? – пыталась подсказать мне выход из положения Надежда Сергеевна.
Но проверяющий, просияв лицом, заверил её:
– Ну конечно готова.
Я поднялась на эшафот – стол с экзаменаторами и доска находились на возвышении – и с энтузиазмом стала рассказывать о роли партии и правительства в развитии физики, о задачах, которые сочиняла на ходу, о пагубной капиталистической системе и роли физики в спасении мира от буржуазной агрессии. Проверяющий, сложив ладони, словно в молитвенном экстазе, не прекращая кивал головой. Плавно я перешла ко второму вопросу и устроила из этого целое представление, взывая к воображению слушателей.
– Представим себе, что у нас есть некая замкнутая система, состоящая из двух материальных объектов, – говорила я, уносясь в мир физических величин.
На задачку проверяющий даже не взглянул.
– Садитесь, достаточно, – вдохновенно сказал он и, словно позабыв о Даше, ожидавшей своей очереди, удалился с Юлием Рафаиловичем в его подсобку, где они пробыли несколько затянувшихся минут.
Когда оба вышли, лицо у Юлия Рафаиловича было пунцовее Янкиного. Проверяющий улыбался. Он быстро попрощался со всеми и ускакал по другим делам.
– Ну и ну, – пробормотал Юлий Самуилович, когда дверь за ним захлопнулась. Затем, повернувшись ко мне:
– Он потребовал поставить тебе пятёрку.
Класс ахнул. Любовь Сергеевна еле подавила усмешку.
– Ну ты сама-то понимаешь, что это было бы наглостью поставить тебе «пять» в аттестате?
Вопрос бы риторическим.
– Давай так. Оценку свыше я оспаривать не могу. Но в году я поставлю тебе «четыре», и то же будет в аттестате. – Он покачал головой. – Посмотри, ты даже в такой простейшей формуле умудрилась сделать ошибку! – Он подошёл к доске и ткнул пальцем в формулу, которую я нарисовала.
Да, я ошиблась. Только в данном случае главным было не это, а то, что ошибку не заметили свыше. ЮР это понимал.
Проверяющий сразу после их разговора побежал к директрисе и объявил ей благодарность за отличную работу. Она, в свою очередь, исправила моё поведение в аттестате с удовлетворительного на хорошее. На примерное я всё-таки не тянула.
После визита проверяющего учителя стали оставлять меня до конца каждого экзамена на случай, если заявится ещё какой-нибудь ревизор. Я приходила рано утром и уходила с последним учеником. Мои родители были предупреждены, меня кормили, баловали сладостями или домашней выпечкой (одесские женщины этим славились!), а в конце дня отпускали домой с пятёркой, даже не спрашивая.
На выпускном Юлий Рафаилович, расчувствовавшись, признался моему отцу, что я практически спасла его от строгача, а может, даже и от увольнения.
Янке, увы, аттестат подпортили, и она уже не шла как золотая медалистка.
Выпускной
Подготовка к выпускному вдохновляла чрезвычайно. Когда нам сообщили, что торжественный вечер будет проводиться во Дворце студентов, ликованию не было конца. Наконец-то! Наконец-то мы почувствуем себя самостоятельными людьми, наконец-то с нас снимут статус школьников, и наконец-то наши предки поймут, что на этом их опека заканчивается и дальше мы сами.
Само название места несло в себе волшебный посыл – дворец, да ещё и студентов! То есть перешагнули черту, а за ней целый дворец с новой жизнью. Не школьной – студенческой! Какая она?
Спешно покупались костюмы и платья, продумывались причёски. Мама взяла меня тайком от отца на Толчок, чтобы купить туфли. В первый раз за всю жизнь в Одессе. О Толчке я только была наслышана. Не от мамы, которая тоже там никогда не была, а от её знакомых, приносивших иногда шмутки на продажу на фабрику, где она работала. Отец был категорически против такого гардероба и однажды, когда мама показала ему одну вещицу, которую хотела бы купить, запротестовал довольно серьёзно, сказав, чтоб она не смела иметь дело со спекулянтами. Мама тогда на него сурово разобиделась, но вещь вернула во избежание скандала. Поэтому договорено было отцу не рассказывать про Толчок, а поехать туда тайно, когда он будет на дежурстве.
Платье мама пошила сама, набрав белую ткань и согласовав со мной фасон, а вот туфель нарядных было не сыскать днём с огнём.
И вот с раннего утра мы сели с мамой в автобус и отправились на Толчок в сопровождении папиной сестры, которая знала в этом толк.
Толчок представлялся мне верхом шика, местом обитания одесской элиты, что-то наподобие дворца, только не студентов. А как же иначе! Там ведь была самая известная нелегальная распродажа заграничных изделий, выполненных с фантазией и блеском (иногда в подпольных одесских мастерских, где пришивали иностранные лейбы)! Если унылые отечественные вещи висели в таких грандиозных архитектурных сооружениях, как Пассаж и универмаг, то каков же
