жизни. Потом она уже не обращала на бунтовщика никакого внимания.
— Сударь, вам записка, — вновь остановилась перед Выжигиным горничная. В руках — поднос, на нем — сложенный лист бумаги.
— Кто передал? — встрепенулся Выжигин, протягивая руку к подносу.
— Не знаю. Зинаида Николаевна сказала мне, что для вас на столе оставлена записка. Ну я ее и взяла да вам подала.
Выжигин развернул листок. Четким, уверенным почерком карандашом на нем было выведено:
«И вы, посетитель грязных притонов, еще можете говорить об их уничтожении? Нет, нужно уничтожать не притоны, а тех, кто стал их насельницами, презрев благородное дворянское звание! И я буду их уничтожать!»
Выжигин, у которого сильно закружилась голова, машинально подал записку Кате:
— Прочти. Это она писала. Она видела, запомнила меня вчера на Шлиссельбургском. Она здесь, среди гостей!
Не давая Кате дочитать записку до конца, Выжигин сорвался с места, подошел к Гиппиус:
— Сударыня, не уделите ли мне минуту внимания?
Зинаида Николаевна в это время разговаривала с каким-то господином, и просьба Выжи-гииа выглядела грубостью, однако, возможно, взволнованный вид мужчины заставил Гиппиус подчиниться ему.
— Да, господин артиллерист, вы снова хотите наговорить мне кучу дерзостей? — почти не разжимая губ, спросила хозяйка дома, когда они отошли в сторону.
— Сударыня, ради Бога, скажите, кто мог писать эту записку? — показал Выжигин Гиппиус листок бумаги.
Зинаида Николаевна взглянула, прочла, тонко улыбнулась и вернула записку:
— Право, почерк мне незнаком.
— Но здесь указана моя фамилия! Кто мог после моей речи интересоваться тем, как меня зовут?
— И об этом я не могу вам сказать, — холодно произнесла женщина. — Многих, видимо, могло интересовать это — вы выказали свою оригинальность, поздравляю.
Гиппиус сделала движение, собираясь уйти, и Выжигин понял, что она ни за что не расскажет ему о той, кто убивает проституток. Ему припомнился полковник-медик, тоже пожелавший скрыть имя фурии, и вдруг Выжигину страшно захотелось разорвать этот порочный круг. Мысль шальная, дерзкая осветила его сознание, и он быстрыми шагами пошел туда, где, как думал, должна была находиться кухня. Вскоре он нашел ее — большую, чистую, благоухающую. Две кухарки и посудомойка хлопотали здесь.
— Я из полиции! — сказал Выжигин, вытаскивая удостоверение. — Покажите, где стоят бокалы, в которые гостям наливали шампанское!
Женщины испуганно уставились на Выжи-гина, так и замерев кто с тарелкой, кто с ложками в руках.
— Здесь они, — пролепетала одна из работниц.
— Не мыли еще? — почти прорычал Выжигин, подбегая к подносу, который был принесен на кухню горничной, после того как вино было выпито.
— Не поспели… — виновато пролепетала посудомойка, думая, что совершила большую оплошность.
Плоскую коробочку с графитовой пудрой Выжигин носил в кармане пиджака всегда — так, на всякий случай, как, впрочем, и револьвер. Небольшая кисточка из верблюжьей шерсти лежала в особом отделении коробочки, и он, держа каждый бокал за ножку, принялся посыпать их пудрой графита, желая узнать наверняка, была ли фурия в этом салоне, или записка — это чья-то злая шутка, ни о чем не говорящая, просто устроенная кем-то в отместку за его резкую речь. Он не был уверен в том, что убийца пила вино. Возможно, она так и стояла еще со своим бокалом в гостиной, но Выжигин знал наверняка: если отпечатки ее пальцев находились сейчас на одном из этих бокалов, он обязательно узнает их, а потом потребует закрыть все двери и оставаться гостям на местах. Вызвать полицейских по телефону, снять отпечатки пальцев со всех присутствующих стало бы следующим шагом Выжигина.
Знакомый холодный голос раздался за спиной Выжигина совершенно неожиданно:
— А, так вы не только артиллерист и противник новых эстетических идей,' а еще и полицейский, сыщик? — говорила Зинаида Николаевна со змеиной ненавистью и злорадством. — Поздравляю! Сменить мундир гвардейца на одежду мышиного цвета в наше время — весьма благоразумно!
Выжигин видел, с какой безграничной ненавистью смотрит на него эта красивая сорокалетняя женщина и известный литератор, и ему почему-то стало страшно и стыдно — он предал свое сословие и в эту минуту расплачивался за измену.
— Да, полицейский! — желая казаться спокойным, сказал он, продолжая держать в руке бокал. — Я ищу убийцу проституток и сейчас провожу следственные действия! Определяю отпечатки пальцев!
— Убийца проституток? В моем доме? В моем салоне? Да вы спятили, милостивый государь! — прошептала Гиппиус. — Вы пьяны! Я видела, как жадно вы глотали вино! Вы — в белой горячке! Вас сейчас же отсюда под белы руки выведут! Вон из моего дома!! — совсем уж громко прокричала она, а потом одним движением руки смахнула на пол все бокалы, упавшие на пол с хрустальным, как и им и положено, звоном.
Выжигин, понимая, что не имеет никакого смысла задерживать всю аристократическую, известную всему городу компанию на основании одной лишь записки с неясным смыслом, прошел в гостиную, убрав вначале в карман ненужную уже коробочку с графитовой пудрой и кисточкой, взял Катю за руку и повел ее в прихожую. Девушка смотрела на него растерянными глазами. В них виделась вина за то, что она зазвала Выжигина на этот глупый вечер. А уже на улице Выжигин, зачем-то глядя на собор его старого Преображенского полка, собор, в котором еще светились оконца, сказал:
— Я теперь совершенный изгой, но знаешь, как близко я находился сегодня от поставленной цели? — Он вдруг потряс кулаком и выговорил зло и некрасиво, не стесняясь Кати: — Но я поймаю эту бешеную суку!
11. «ПО ЗАСЛУГАМ ВАШИМ ВОЗДАСТСЯ ВАМ!»
Степан Андреевич мерил комнату своим широким гвардейским шагом и говорил, а Катя в это время сидела у стола, положив ногу на ногу и покорно сложив на коленях руки.
— Милая, добрая Катенька! Давай же думать, думать и вспоминать! Кто там был у Мережковских в тот вечер? Кто из дам мог, в твоём представлении, явиться страшной фурией, убивающей женщин?
Катя отрицательно помотала головой:
— Нет, я знаю далеко не всех, кто присутствовал у Зинаиды Николаевны. Но, положим, расспросив хотя бы у Танечки Арсеньевой обо всех присутствовавших особах, узнав их имена, что получил бы ты? Снять как-то незаметно отпечатки пальцев, подкупить прислугу — ну, вынесут стакан, тарелку. Ох, до чего же гадко, мерзко!
Она поморщилась, а Выжигин, остановившись и выбросив вперед руку, прокричал:
— Да, гадко и мерзко, но убивать людей, пусть даже ничтожных, отвратительных —. еще более мерзкое дело. Ладно, вижу, этот вариант придется оставить. И все же… все же как интересно! Этот автор записки на самом деле фурия или нет? — Он поднес к глазам записку: —
