не вынесет, и тогда все затевалось напрасно», — подумал Выжигин. Вдруг кто-то сильно стукнул в дверь прямо над его ухом. В проем между дверью и косяком хрипло и требовательно проговорили:
— К Жуже посетитель! Просил побыстрее!
Выжигин и Катя соединились взглядами, и тотчас эта связь распалась, и он только кивнул, успел стиснуть ей запястье и быстро направился в угол комнаты, где была натянута занавеска, якобы закрывающая собой висящие платья. Катя не возвращалась необычайно долго, минут десять, показавшиеся Выжигину годом. Наконец стукнула дверь, скрипнула задвижка, и Выжигин услышал незнакомый голос, до тошноты омерзительный:
— Ну че, соколик, ты как больше любишь: при свете или впотьмах? Мне в потемках лучше — я еще не привычная, потому как недавно тут. А пиво-то сейчас откроешь или опосля?
С трудом до Выжигина дошло, что это говорит Катя. «Да неужели правда, что во всех женщинах прячется шлюха?» — подумал он со страхом, но вот он услышал и голос посетителя:
— Анастасия Васильевна, прошу вас не беспокоиться. Я к вам совсем за другим делом пришла.
. — Как пришла? — с пьянинкой в голосе спросила Катя. — И за каким таким еще делом в приличное заведение ходят? Так со светом…
— А пришла я к тебе, Настасьюшка, вот почему: свободу тебе дать хочу, вывести тебя желаю из этого поганого, блудного места. Знаешь ли ты, дворяночка, чт предала ты сословие свое, на котором вс Расеюшка держалась да и теперь держится. Ты же с падалью стакнулась и падали уподооилась, растоптала себя и не только себя унизила, а звание, породу свою. Так что давай, дочка моя, уйдем отсюда сию же минуточку, потому что через полгода начнешь ты гнить здесь от неизлечимой хво-робушки да и сгинешь в больнице, где поганых больных лечат. Я же тебя освобожу сейчас, одну лишь секундочку, даже мгновеньице одно тебе потерпеть придется, чтобы не терпеть потом долгое время. И никто не избавит тебя — только сыра земля. Ну, сделай, доченька, Настенька, что я тебе велю. Вот револьвер, ляжешь ты сейчас на свою блудную постельку, подушкой головку принакроешь, а дуло-то в рот и вложишь. Нажмешь на крючок вот этот, а если сил тебе не хватит, помогу тебе, как матушка твоя. И избавишься через мгновение, и Христос тебя к себе возьмет, потому что не будешь ты самоубийцею — я тебя на это направила. А блудниц Христос всегда прощал — люди только их не прощают. Ну, давай, голубушка, ложись, а я, как ты освободишься, это платье сниму, ибо непристойно женщине в мужском платье ходить, да твое и надену, и выйду я в нем, будто это ты из дома выходишь, тенью твоею. Тем самым еще большее освобождение телу твоему принесу! Давай же, давай!
Выжигин наблюдал за говорившей через маленькую дырку в занавеске. Он видел округлое красивое лицо, копну кудрявых волос, видел погоны юнкера на мундире, он слышал эту страшную и такую притягательную речь, текшую как патока, как елей, и осознавал, как трудно было тем убитым женщинам отказаться от такого способа освобождения. А еще он видел проницательные глаза говорившей, неподвижно смотревшие на Катю, стоявшую как завороженная.
Вдруг страх за Катю обжег Степана Андреевича: «Да она же выполнит ее приказ! Она убьет себя!» И он отбросил занавеску, но добежать до женщины в юнкерском мундире не успел. Он лишь успел увидеть ее глаза, в которых не было страха или удивления, а было лишь одно презрение. Мгновения хватило, чтобы поднять небольшой короткоствольный пистолет на уровень виска. Блеснула вспышка, раздался хлопок, и спасительница-палач дворянок, опозоривших себя, резко качнувшись влево, упала на пол.
Почти мгновенно ударом крепкого плеча кто-то отворил дверь, и сразу с десяток рож появились в дверном проеме. На этих лицах Выжигин не увидал ни сожаления, ни хотя бы страха — одно лишь подлое любопытство.
* * *
Князь Сомский опустил кусочек сухаря, который готовился по особому рецепту из белого хлеба самой лучшей выпечки, в сливки. Теперь требовалось подержать сухарь в сливках ровно столько, чтобы он пропитался ими на одну треть толщины, ни больше и ни меньше. Только после того, как операция была завершена, Петр Петрович, поднося сухарь ко рту, сказал:
— Нет, милый кузен, и не пытайтесь меня убеждать в том, что в деле с вашей фурией есть что-то всеобщее, типическое, то, что вам потом могло бы помочь в работе сыщика. Академик Бехтерев, будь эта несчастная дама его пациенткой, навсегда излечил бы ее от пристрастия избавлять несчастных блудниц от рабства греха. Душами Шарко излечил бы. А еще, знаете ли, контрастный, так называемый шотландский душ истеричкам помогает.
Выжигину, занимавшемуся извлечением мякоти из-под панциря большого лангуста, — «физиологическое» высказывание Сомского показалось несколько утрированно-циничным и даже глуповатым.
— Хорошо, — сказал Степан Андреевич, — пусть госпожа Н., говоря грубо, сумасшедшая, но всякий бред имеет свою содержательную сторону, и причина его часто не объясняется лишь заболеванием мозга. Здорово ли общество, в котором жила Н.?
Сомский воздел в назидательном жесте свой длинный алебастровый палец:
— А вот это дельный вопрос, но, увы, другой вопрос. Наше общество больно с давних пор, а после революции — уж просто так расхворалось! Одни эти спектакли у Гиппиус чего стоят, а ведь наша госпожа Н. — из этого круга. Только принадлежностью к нему я и могу объяснить эти переодевания. Признаться, я так и не понял, зачем она надевала платье проститутки? Уйти, как ее тень, — что за бред, ей-богу! Но речь ее вы передали очень эмоционально. Даже у меня мурашки по спине забегали. Ах, снова вспомнишь умницу Бехтерева, но ведь его стараний для излечения всего нашего полупомешанного общества не хватит. Так что ждите новых интересных дел, мой милый кузен!
И Сомский погрузил в сливки очередной сухарик.
Примечания
1
За каждый факт исторического порядка автор песет полную ответственность.
2
Да, представьте себе, — полицейских называли ментами уже в то время (примеч. авт.).
3
Эпизод описан В. В. Розановым в «Опавших листьях» (примеч. авт.').
4
Бодлер. «Падаль».
