небрежно-аристократических позах литературных львов, меценатов, просто ценителей всего прекрасного и нового, что есть в искусстве, уже сидели на низких удобных диванах и в креслах человек двадцать обоего пола. Иные нарочито громко смеялись, другие, сопровождая слова изящными жестами, о чем-то мило беседовали. Зинаида Николаевна, голова которой была украшена бархатным беретом с ярким петушиным пером, сразу двинулась в сторону Выжи-гина и Кати. В ее руках поблескивала лорнетка с двойными стеклами, которой так всегда боялся Выжигин. Смотря в лорнетку на человека, Гиппиус, казалось, пыталась просверлить в его теле отверстия, сквозь которые Зинаида Николаевна, подозревал Выжигин, высматривала что-то сокровенное, не всегда просящееся наружу. Она поцеловала в щеку Катю, которую давно знала и любила (как утверждала, хотя Выжигин сильно подозревал, что Зинаида Николаевна никого, кроме самой себя, любить не в силах). А Степану Андреевичу она подала свою довольно широкую для женщины руку, а после того как он нагнулся для поцелуя, сказала:
— А в наряде Марса вы выглядели, не знаю почему, менее мужественно. Разве это не странно?
— Не странно, сударыня, — тотчас ответил Выжигин. — Мундир обычно заслоняет истинные качества мужчины, а форма цивильная лишь подчеркивает их.
— Над этим стоит поразмышлять, поразмышлять! — нараспев сказала Гиппиус, наводя на Выжигина лорнет, словно пытаясь понять, как мог этот молодой мужчина, ни в чем ещё не проявивший себя, ответить так лаконично и умно.
Между тем, предложив гостям занимать любые свободные места, Зинаида Николаевна выплыла на середину просторной гостиной и немного в нос заговорила:
— Друзья мои! Сегодня я хочу представить вам молодое дарование, господина Мурашова Петра Сергеича, пишущего пьесы и стихи. Встречайте, дамы и господа!
И тотчас распахнулась дверь, и в гостиной появился очень молодой человек, волосатый, взъерошенный, очень бледный и очень нервный, Было видно, что он с раннего детства очень недоволен то ли самим собой, то ли окружающей его действительностью, потому что на лице его была изображена надсадная боль вперемешку с раздражением. Мурашов поклонился так низко, что едва не достал до пола своими длинными волосами, а Гиппиус уже декламировала:
Мой ангел, помните ли вы,
Как, выйдя из лесу, мы падаль увидали
На яркой зелени травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх, лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной[4]
Так дот, друзья, и наш сегодняшний спектакль по пьеса господина Мурашова, мысли которого я разделяю, называется коротко и страшно — <Падаль». Он о падшей женщине, и вы увидите все ступени ее падения. Вы знаете, что я проповедую идею о губительности человеческой жалости. Порой, я уверена, нужно даже причинить страдание человеку, что непременно приведет к росту его души. Жаль, что с героиней нашей драмы все случилось совсем наоборот.
И все услышали, как Гиппиус тяжко вздохнула. Выжигин сидел со сведенными от напряжения мышцами. «Зачем я пришел сюда, не узнав вначале, чем здесь будут занимать гостей? И что за бред несла хозяйка! Причинять страдания людям ради добра? И снова история о падших Как противно!» Катя, казалось, прекрасно понимала, что переживает сейчас ее возлюбленный, а поэтому коснулась его руки своей ладонью. А тут уже грянул рояль, из-под черного крыла поднятой крышки понеслись звуки нервные, импульсивные, изломанные. Тут Выжигин увидел перед собой горничную, обходившую гостей с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским.
— А водки нет? — очень тихо спросил у горничной Выжигин, понимая, как поможет она ему сейчас, чтобы не видеть и не слышать всего происходящего.
— В нашем доме не заведено-с, — ответила горничная, и Выжигин буквально сорвал с подноса бокал и разом осушил его, а потом взял и второй, поставив опустошенный на поднос. Он не заметил при этом наведенного на него лорнета Зинаиды Николаевны.
А. действо началось. Всего актеров было два — Она, и Он. Он почему-то во фраке, а Она — в легкой тунике с перехваченными на затылке волосами. Она танцевала босиком, и Выжигин догадался, что это сделано вовсе не для танца, ставшего модным после представлений Дункан, а чтобы подчеркнуть беззащитность девушки. Девушка между тем очень быстро стала любовницей молодого человека, который вскоре после этого покинул обесчещенную, сильно горевавшую по случаю потери девства Тут появился все тот же актер, но уже в другом костюме, изображая иного мужчину, который оказался не менее похотливым, чем первый. Она опять оказалась брошенной, драма достигла своего апогея, и на пути женйгины вновь встал мужчина. На удивление падшей, он оказался совершенной противоположностью первых двух и решил ее спасти, то есть совершить доброе деянце, очень вредное, по мысли Зинаиды Николаевны и господина Мурашова. В конце концов, совершенно запутавшись, женщина превратилась в проститутку, и Выжигин, совершенно опустошенный, подавленный, даже отвернулся, когда женщина, изображая рьяную шлюху, стала отплясывать посреди гостиной что-то откровенно бесстыдное, а потом рухнула на пол, раскинув руки и ноги, изображая, видно, ту самую бодлеровскую падаль. Гости рукоплескали.
Почти каждый из присутствующих нашел нужным подойти к злому драматургу, к актерам и сказать им что-то лестное и поощрительное. Выжигин и Катя сидели на своих местах. Нет, Катя, будь она без Степана Андреевича, подошла бы к автору и исполнителям тоже, но теперь она не могла встать с дивана, зная, как осудил бы ее за это Выжигин. Вдруг он поднялся по-военному резко и громко заговорил:
— Извините, господа! Лично я совершенно не разделяю вашего восторга! Я нахожу пьесу отвратительной по своей сути, по своей главной идее!
Все остолбенело уставились на человека, позволившего произнести столь крамольные, неприличные слова. Автор же идеи, Зинаида Николаевна, сделав по направлению к Выжи-гину два шага, уставилась на него в лорнет.
— Чем же, сударь, вам идея негожа?
Да тем, что вы попытку помощи оступившейся женщине представили как злодеяние! У вас все перевернуто, сударыня! Падших нужно, нужно спасать, а наше общество начинает утешать себя разными хитроумными лжеучениями социологов и психологов, утверждающих, что природу падших переделать невозможно, то есть они сами виноваты в своем падении! А я бы с батареей трехдюймовок разрушил все притоны, выведя перед этим оттуда всех проституток, в два дня спас бы пусть не каждую, но уж половину их — это точно!
И он снова сел на диван, обессиленный и негодующий на все это общество и на самого себя. Гиппиус вновь сквозь стекла посмотрела на Выжигина, и те, кто знал цену ее взгляду, сказали бы — столь презрительно Зинаида Николаевна не смотрела никогда в
