тобой закончим.
Магдалина за занавесью замерла, ожидая его ответа.
Иуда налил себе еще вина и выпил:
– Ты сделаешь, что должен, – проговорил он заплетающимся языком. – Все сделают, что должны.
– И ты? – спросил Иисус.
– И я, – ответил Иуда с тяжелым вздохом.
– На том и порешим, – сказал Иисус, поднимаясь из-за стола.
– Но что мы решили? – не поняли его ученики. – Что мы будем делать?
– Пусть свершится, что предначертано, – ответил Иисус.
– Да будет так, – нестройным хором отозвались его ученики.
* * *
– Выйди, не прячься, – позвал Иисус жену, когда ученики разошлись.
Она с виноватым видом вышла из-за своей занавеси:
– Прости, что я подслушала ваш разговор.
– Ничего… Иди ко мне! – он обнял ее и стал целовать, снимая с нее одежду.
– Здесь? – спросила она, поддаваясь его порыву.
– Это не грех, мы плоть единая, без любви мы ничто, – шептал он. – Помнишь: «Возлюбленная моя, прекрасная моя! Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами; как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Пленила ты сердце мое; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих!».
– «Возлюбленный мой бел и румян, лучше тысяч других, – подхватила Магдалина. – Уста его – сладость, ласки лучше вина. О, ты прекрасен, возлюбленный мой! Ложе у нас – зелень; потолки наши – кипарисы», – она застонала, выгибаясь всем телом. – Задуй светильник.
– Нет, я хочу тебя видеть… «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями»… Не бойся любви, отдайся ей; нет ничего сильнее на земле, чем любовь. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее»…
Небо над Иерусалимом посветлело, звезды померкли, и на востоке показалась заря. Ночная стража устало перекликалась на воротах, ожидая прихода утренней; в римском лагере у царского дворца протрубили подъем.
– Пора, – сказал Иисус, в последний раз поцеловав Магдалину. – Пора!
– Останься! – обняла она его, не желая отпускать. – Побудь еще со мной, а потом мы уйдем вместе. Мы затеряемся в толпе, мы легко покинем город.
– Нет, – решительно ответил он, освобождаясь из ее объятий. – Я не преступник, чтобы бежать.
– Разве в тюрьмах сидят только преступники? – цепляясь за него, вскричала Магдалина. – Вспомни, сколько честных и достойных людей бросили в темницу по лживым обвинениям! А сколько погибло?!
– Тем более я должен доказать, что правда выше лжи, – сказал Иисус, разжимая ее руки.
– Кому?! – отчаянно воскликнула она. – Власти, которая лжива сверху донизу? Народу, которому нет дела до твоей правды? – она зарыдала. – Прости меня, прости! Я сама не знаю, что говорю, – я не хочу, чтобы ты уходил, я боюсь за тебя!
– Любимая моя, это ты меня прости, – он целовал ее глаза. – Но могу ли я быть другим? Полюбила бы ты меня, если бы я был другим? Постарайся меня понять – не умом, так сердцем. С тех пор, как я прозрел, как я увидел божественный свет истины, я не мог молчать. Сколько кругом злобы и порока, как очерствели людские сердца, как запустели души! Куда подевалось из мира добро, куда ушла из него любовь? Своим словом я хотел наполнить мир любовью и радостью. Три года я стучался в сердца людей, три года вещал об истине – и что? Меня слушали, но не слышали, ко мне приходили за чудесами, а не за истиной.
– Не уходи, прошу тебя! – плакала Магдалина.
– И вот я пришел в Иерусалим, – продолжал он. – Здесь мерзость и порок расцвели пышным цветом, здесь поселилась низкая корысть – здесь даже в святых храмах ведут торговлю и берут деньги за священные обряды. Я не смог сдержаться: я бичом выгнал торговцев из храма.
– Сколько это шуму наделало, – сквозь слезы слабо улыбнулась Магдалина. – Город жужжит, как растревоженный улей.
– Как можно смешивать небесное и земное, высокое и низкое! – воскликнул Иисус. – И разве покаяние покрывает этот грех? Иеремия говорил: «Как! Вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи, а потом приходите и становитесь в доме сем, над которым наречено имя Божье, и говорите: «Мы спасены», – чтобы впредь снова делать все эти мерзости. Не сделался ли вертепом разбойников дом сей?». Я лишь повторил его слова, но сколько злости вызвали они у священства, – до самого первосвященника дошло… Значит, запустеет этот дом. А пустой дом долго не стоит – в скором времени от него не останется камня на камне.
– Не уходи, останься ос мной, – уже безнадежно сказала Магдалина.
– Если я останусь, кем я тогда буду перед людьми, и, главное, – перед собой? – ответил Иисус.
– Ты хочешь сделать последнюю попытку донести твое учение до людей, – пусть даже через суд, пусть даже через казнь. А обо мне ты не думаешь, – горько проговорила Магдалина.
– Думаю, поверь, – и на сердце такая тоска, что оно готово разорваться, – он обнял ее и прижал к груди.
Магдалина тяжело вздохнула и попросила:
– Обними меня еще сильнее и поцелуй так крепко, как только сможешь… Вот так… А теперь иди.
– Ты лучшая жена на свете, – сказал Иисус.
– Я самая плохая жена на свете, – ответила она с невыразимой грустью.
* * *
– Усилить охрану дворца, храма и синедриона! Удвоить караулы на улицах! Разослать соглядатаев по всем площадям, кабакам, увеселительным заведениям! Докладывать обо всех подозрительных лицах! Солдатам – боевая готовность! Спать посменно, не раздеваясь! Жалование за эти дни утроить! – отдавал короткие отрывистые команды Понтий Пилат, префект Иудеи.
Он принадлежал ко второму сословию в Риме, но в Иудее был первым. Его семья была одной из многих семей, по старинной традиции называвшихся «всадниками», но давно превратившихся в откупщиков и финансистов. На иерархической лестнице империи они достигали должностей префектов и прокураторов провинций, где могли сочетать свои денежные интересы с интересами Рима. Префектура в Иудее значительно преумножила состояние Пилата, но главным для него было упоение властью: он правил жестко и грозно, ощущая за своей спиной несокрушимую мощь Рима.
Было и еще одно обстоятельство, увеличивающее силу Пилата: его жена Прокула была внучкой божественного Августа, создавшего великую империю, и приемной дочерью нынешнего императора Тиберия, поэтому даже сирийский легат Вителлий, непосредственный начальник Пилата, был вынужден считаться с ним.
Управлять Иудей было трудно: ее народ пережил и обожествленных египетских фараонов, и жестоких вавилонских царей, и беспощадных ассирийских, и высокомерных персидских, и хитроумных греческих, а теперь не желал покориться Риму. Иудейский народ был древен, обладал многими талантами, свободолюбием и гордостью. Он верил в своего Бога, которого почитал за единственного истинного, не признавая других богов и религий.
Если бы не внутренние распри и большое количество различных сект, с иудеями было бы невозможно справиться;
