в бывшей царской типографии находился, а там большевики, говорят, людей казнили. В лобешник там или как, не знаю. Помню, я на ночь остался, караулить. Клуб закрыл, а сам в випку поднялся – на диван прилег покемарить. И вот только я прилег, такой страх на меня напал, такой ужас, и будто голоса услышал, ходит кто-то: тут, там, рядом, повсюду. И желание убежать напало, кинуться со всех ног, хоть на улице ночь сиди, лишь бы не здесь. Сердце, помню, заметалось, как бабочка в горсти, и пот холодный по спине потек. Я дернулся было, но сумел себя остановить, на колени пал и молиться начал. Господь, говорю, что за ад тут вздрючился, кончай с этой херней, я не побегу! И не побежал. Правда, всю ночь на коленях простоял, прокачался назад-вперед, вправо-влево, как маятник. Вы только не подумайте, я не бабка, которая «Битву экстрасенсов» смотрит или там еще чего. Мне это рассказывать даже стремно. Перед самим собой стремно. На меня еще эмоциональная память как бы обрушилась, будто я не в лесу под Ондатровкой, а снова в том клубе, потому что я на колени бухнулся и чуть молиться не начал, как придурок. И начал бы, наверное, если б про Веру не вспомнил. Кнутом ожгло. Блин, думаю, а если… а вдруг?..
Подбегаю к машине, а Саврас башку по грудь из окна высунул и воздух нюхает, как волк. Нет, как пес, конечно, но это технически, потому что вы Савраса-то видели, какой из него пес? Мне иногда кажется, что, если Саврасу руки-ноги отрубить, он все равно кого-нибудь убьет. Терминатор-«самовар». Или змея. Уральская крокодиловая анаконда.
Саврас: Чуешь?
Я кивнул и очень внимательно посмотрел на Савраса. Он такую херню лучше меня чует. Не потому что сильнее, а потому что темнее, случилось с ним что-то в том трансе, когда он на полчаса сгинул. Он не говорит никому. А может, это и рассказать невозможно. Как иной сон или грибной трип. Слова несовершенны, когда дело касается непредметного мира. Разве что стихи, метафоры, символы. Поэтому, наверно, Библия в стихах и написана. Но и там, мне кажется, между строк больше растворено, чем в самих стихах.
Я попытался сделать уверенную, нихера не испуганную рожу. Я где-то слышал, что если, например, тебе грустно, то ты как бы поржи, и настроение сколько-то улучшится. Потому что не только из человека в мир проникает, но и из мира в человека проникает, а тело человека – это тоже для человека внешнее, но с ним соединенное, поэтому если тело ржет, то и человеку внутри тела уже не так паршиво становится. Или, скажем, приучил ты тело к распорядку дня, а потом и человек внутри тела к нему привык и спать в девять ложится. Уверенная, нихера не испуганная рожа не помогла. Может, словесно? Ну-ка, Олежек, брякни что-нибудь уверенное! Я Олег Званцев, всем выйти из сумрака! Идиот. Давай смешное. Когда над чем-то шутишь, оно сразу становится маленьким, даже если большое, а ты становишься большим, даже если маленький, круговорот масштабов такой. Понятно, что это все – самообман, но тут хоть за что-то бы ухватиться, так накрыло.
Я: Саврас, чё происходит? Зло пробудилось в Средиземье?
Да, Олег. Ты еще тот юморист. Лучше б хер достал и в воздухе им поболтал, смешнее бы вышло. Метамодернизм-метамодернизм, а сам – шут гороховый со средневековой ярмарки.
Я: Саврас?
Саврас вышел из машины, присел возле меня, прижал ладонь к земле. К нам подошел Фаня.
Фаня: Херня какая-то, мужики, да? Меня тоже чуток подтетерило.
Я: Еще как подтетерило.
Саврас: Подтетерило так подтетерило.
Из машины вышли Вера и Сева.
Сева: Мужики, а чего стоим?
Вера: Что такое «подтетерило»?
Я: Накрыло.
Вера: Я не с тобой разговариваю!
Я: Ты вообще ни с кем не разговаривала!
Вера: Вот именно! А ты сразу лезешь!
Я шагнул к Вере, взял за плечи.
Я: Посмотри на меня.
Вера подняла глаза, сначала в них плясала насмешка, но чем дольше она смотрела, тем серьезнее становился ее взгляд.
Вера: Да я больше по приколу…
Я: Тогда ладно.
Вера: Что он делает?
Я обернулся. Саврас снимал с себя одежду: джинсовку, футболку, джинсы, ботинки, носки, трусы. Я прижал Веру к себе, лицом к груди. Как вор, понюхал ее круглый затылок.
Я: Не смотри.
Вера: Что происходит?
Я: Саврас пытается это выяснить.
Вера: Голым?
Я обернулся, не отпуская Вериной головы. Саврас спустился с обочины, перепрыгнул через яму и побежал в лес. Бежал он не по-человечески, свесив длинные руки вдоль туловища, наклонившись вперед. А еще он бежал очень и очень быстро. Это был транс. Фаня собирал одежду Савраса.
Фаня: Скоро вернется.
Сева: Мне страшно, я нихрена не понимаю, но все же спрошу – откуда ты знаешь?
Фаня закинул одежду Савраса в машину.
Фаня: Он, когда надолго, одежду складывает, а тут разбросал.
Вера: Тебя, Сева, только это интересует? Олег, пусти…
Я отпустил Веру, она взяла меня за руку. При этом я не хотел ее трахнуть, я хотел о ней заботиться. Айвенго, в рот-компот.
Вера: Ребята, я серьезно. Чем вас таким накрыло?
Фаня: Ну, представь: ехала ты на дачу, а приехала в Освенцим.
Вера: Мы в Освенцим приехали?
Я: Типа того. Здесь очень сильные эманации зла.
Вера закатила глаза.
Я: Знаю, что звучит дебильно, но тут словами не объяснишь. Просто очень плохое место.
Вера: А что в нем плохого?
Фаня: Чтобы на этот вопрос ответить, Саврас в лес и убежал.
Вера: Ничего не понимаю. Как это поможет?
Я: Животные такие вещи чувствуют намного лучше людей. Саврас сейчас вошел в транс и бегает голый по лесу, зайца, может, сожрет, не знаю. Он сейчас настолько близок к животному, насколько вообще может быть человек.
Вера посмотрела на меня непередаваемо.
Вера: Олег, кто вы? Куда вы едете?
Фаня: Сева, пошли в машину, музыку послушаем.
Сева: Сам хотел предложить!
Фаня и Сева запрыгнули в машину, захлопнули двери. Вера держала меня за руку. Я вздохнул и все ей рассказал.
Вера: Я поняла, что с Ангелом у тебя все серьезно, можешь не продолжать.
Я: Дело не в Ангеле.
Вера: А в чем?
Мы сидели на обочине. Я снял куртку. Солнце штурмовало зенит.
Я: Сложно объяснить.
Вера: Напрягись.
Я напрягся.
Я: Я бесплоден. Мне всегда казалось, что это неважно, но, видимо, это важно. Я вижу в тебе не свою девушку, я вижу в тебе свою дочь.
Глаза
