вопросы. Ей нравились бабочки, дождевые черви и морские анемоны, которых они находили на берегу после прилива, так же сильно, как ее куклы. Она рассказала ему, что у Хелен карие глаза Чарли и что она начала смеяться и ползать раньше других ее детей.
– Полагаю, она так же рано произнесет первое слово, – сказала Мириэль. Однако скорее всего, не слово мама.
Она не рассказала Гектору о Феликсе. Или как много раз за месяцы, прошедшие после его смерти, она снимала Эви со своих колен и отправляла ее играть в детскую, или как, услышав плач Хелен, ждала, пока няня ее успокоит.
Гектор вздохнул, как ей показалось, думая о своих собственных детях. Детях, которые выросли, желая ему смерти.
– А ваш муж? – спросил он через мгновение. – Он, должно быть, скучает? Или нет?
Ее захлестнула новая волна слез. Окинув комнату затуманенным взглядом, дабы убедиться, что в пределах слышимости больше никого нет, она сказала:
– Эта чертова желтая пресса! Кто-то сказал этим сплетникам, что меня отправили в сумасшедший дом. Чарли, должно быть, ужасно смущен. И что он может возразить? Правда еще хуже.
Гектор вытащил из кармана носовой платок и протянул ей.
– Вы думаете, это может повредить его карьере?
– Вспомни о Роско Арбакле[49] или Мейбл Норманд[50]. После скандала их карьера уже не была прежней.
– Но мы говорим о безумии. Не об убийстве.
– В Голливуде это почти одно и то же. – Она промокнула глаза и высморкалась, слишком смущенная, чтобы признаться, что собственная репутация волновала ее не меньше, чем репутация Чарли. Независимо от того, как быстро ее вылечат или освободят, она никогда не сможет рассказать людям правду о том, где она была. Поэтому они будут считать ее сумасшедшей, шептаться, хихикать за ее спиной и показывать пальцем. Любимая светская львица Лос-Анджелеса, которая потеряла рассудок, была увезена в смирительной рубашке и – ах! – заключена в обитую войлоком камеру.
Ее друзья, если она вообще могла назвать их друзьями, будут держаться на расстоянии. Соседи в Хиллз дважды подумают, прежде чем приглашать их на вечеринки. Специалисты по рекламе в Paramount запретят ей посещать премьеры Чарли, чтобы разговоры о ее безумии не омрачили дебют картины.
Она сунула носовой платок Гектора в карман, пообещав вернуть его, как только постирает, и схватила полотенце, чтобы вытереть ему ноги. Медленно и осторожно промокая их, она пыталась возродить радость, которую испытывала раньше, видя, что его раны так хорошо затягиваются.
Когда она закончила, он положил руку ей на плечо и сжал.
– Lo siento[51], сеньора. Когда-нибудь это тоже останется позади. – Он посмотрел вниз на свои заживающие ноги. – Но помните: мы не сможем выжить без надежды.
Глава 26
На протяжении следующих нескольких дней Мириэль пыталась не забыть слова Гектора. Если он, человек, потерявший все из-за этой болезни, до сих пор способен надеяться, то и она сможет. Каждый день после своей смены в лазарете, клинике или аптеке она шла прямо в столовую, мысленно настраиваясь прочитать в письме Чарли про слухи о ее безумии. Станут ли они последней каплей? Будет ли он винить ее и в этом?
Что бы он ни сказал, какой бы ущерб ни причинила эта история, она загладит свою вину перед ним. И она каким-то образом восстановит свою репутацию. В эти лживые сплетни несложно поверить. После смерти Феликса она была такой грустной, такой безразличной… Легко предположить, что за этим последует нервный срыв. Когда она вернется из Карвилла, она без труда покажет, что осталась прежней: веселой и безмятежной. Мало-помалу история померкнет. Вместо нее обязательно разразится новый скандал с кем-то еще. Люди, возможно, и не забудут, но их интерес ослабеет.
По крайней мере, таким образом она собиралась убедить Чарли, когда прошло еще три дня без письма. После ужина она принесла свою коробку с канцелярскими принадлежностями в гостиную, сняла колпачок с ручки и приготовилась писать. Казалось совершенно архаичным, что в колонии не было телефона. Куда проще обсудить этот вопрос, позвонив Чарли, имея возможность определить степень катастрофы по его голосу. Она слышала, что аппарат находился в кабинете доктора Росса в большом доме. Но ей пришлось бы прокрасться мимо живой изгороди и проникнуть внутрь, попытайся она им воспользоваться. Вполне осуществимый вариант, если бы сестры не жили на втором этаже.
Стоило сестре Верене заметить за изгородью хотя бы пальцы ее ноги, и Мириэль могла бы считать, что ее работа в больнице закончена.
Ей было очень интересно, как живут сестры. Выглядят ли они также или снимают свои огромные шляпы и распускают волосы, как только поднимаются по лестнице? Проводят ли они свои свободные часы, стоя на коленях в молитве, или рисуют, вяжут, или даже играют в карты, как обычные женщины? Конечно, трудно представить сестру Верену за карточным столом, играющую в червы или рамми. И уж совершенно невозможно представить, как она затягивается сигаретой и повышает ставку в азартном покере.
Мириэль усмехнулась этим мыслям. Страница перед ней все еще была пуста. Она написала несколько строк, зачеркнула их, начала снова. Еще несколько строк, и ее ручка остановилась. Лучше просто взять новый лист. Она скомкала бумагу и отбросила ее в сторону. Ее ноги, все еще заживающие от нарывов и поражений, возникших после реакции на йодид, зудели, и она засунула их под стул, чтобы не чесаться, пока пишет.
Она только успела написать дату и «Дорогой Чарли», когда в комнату ворвалась Жанна. Девочка открыла шкафчик для пластинок, встроенный в основание фонографа, и просмотрела содержимое.
– Какие нам нужны? – У Жанны, казалось, было только два режима: беззвучный и громкий.
В гостиную вошла Айрин, одетая в платье-фартук в бело-зеленую клетку. Они вместе провели вторую половину дня в аптеке, но теперь подруга переделала прическу и накрасила губы.
– О, давай просто возьмем все.
Жанна начала вынимать пластинки из шкафа.
– Только осторожнее. – Айрин наклонилась, чтобы помочь ей, читая названия пластинок вслух, вытаскивая их вместе с комментариями типа «о да, это здорово» или «вот эта бодренькая».
Мириэль не могла писать из-за всего этого шума и ждала, рассчитывая, что они заберут пластинки и уйдут куда-нибудь, чтобы послушать их. Она услышала, как захлопнулась дверца шкафа и как хрустнули коленные суставы Айрин, когда та встала.
– Слушай, держу пари, миссис Марвин великолепно танцует, – проговорила Айрин, обращаясь к Жанне. – Почему бы тебе не попросить ее пойти с нами?
Мириэль развернулась на стуле к приблизившейся Жанне.
– Хочешь пойти? – спросила девочка.
– Куда вы
