прежде чем продолжить: — У Джуда всегда были проблемы, но последние три года его демоны были слишком сильны, чтобы он мог сопротивляться, а я никогда не была достаточно сильна, чтобы помочь ему. Это мой крест, а не твой.
— Пойдем, мам, позволь мне довести тебя до кресла, — я вздыхаю, и она отпихивает меня, идя без посторонней помощи. Она идет медленно, и это выглядит как борьба, но впервые за год я вижу, как она пытается.
— Если я могу быть сильной, то и ты сможешь, Джиневра, — говорит она с гордой улыбкой на лице, садясь на свое место.
Я провожу рукой по лицу, признавая поражение. Тоска по Сорену неожиданно ударяет меня в грудь и едва не сбивает с ног. Я могу утешить себя. Он мне не нужен.
Я возвращаюсь на кухню и на цыпочках пробираюсь мимо разбитого стекла к морозилке. Достаю маленькую баночку мороженого, напоминающую на вкус райский шоколадный зефир. Наклонившись, открываю ящик и беру ложку. И вот я стою посреди всего этого беспорядка, пробуя первую ложечку восхитительного, сладкого десерта.
Я закрываю глаза, наслаждаясь вкусом и представляя, что в тот момент, когда я открою глаза, мне не придется убирать этот бардак. Что произойдет, если я отпущу все свои страхи, управляющие моей жизнью? Что, если я перестану переживать о том, что думают другие? Переживать о мнении Джуда? Что, если перестану быть такой гордой и буду готова принять помощь от других? Что, если я приму наше с Сореном влечение? Стану ли я счастливее?
Стану ли я счастливее?
Эта мысль заводит меня в тупик. У меня всегда были четкие цели, которых я хотела достичь, но я никогда не задумывалась о том, сделают ли эти цели меня счастливой. Я всегда стремилась доказать всем, на что способна и мне никто не нужен, кроме меня самой. А что, если это уже не так?
Я скучаю по Сорену. Я никогда раньше не скучала ни по кому в своей жизни. Он единственный человек, который ничего от меня не ждет. Ему нравится, что я это я, а не то, что могу для него сделать. Сорен ни разу не ожидал, что я стану кем-то другим. Он принимает каждую часть меня, даже мои капризы. Вот почему я не могу перестать любить его. Я так старалась, но каждый раз, когда пыталась оттолкнуть его, он прижимал меня к себе еще крепче.
Это чувство поглощает меня, когда откусываю еще кусочек. Я устала быть сильной. Я делаю глубокий вдох, надеясь избавиться от мучающих меня мыслей. На сердце все еще лежит груз, как и минуту назад. Я откусываю еще кусочек. Единственное, что меня сейчас радует, — это мороженое и Сорен. Если бы он был здесь.
Звонок в дверь выводит меня из состояния жалости к себе, я ставлю баночку обратно в морозилку и на цыпочках иду к двери. Пол мокрый и скользкий из-за воды, и я поскальзываюсь. Цепляюсь за стол, но осколок стекла режет кожу, впиваясь в нее.
Я шиплю, продолжая ковылять по полу. Должно быть, это сиделка моей матери. В дверь снова звонят, и я кричу: — Иду. Одну секунду.
Открываю дверь и сталкиваюсь лицом к лицу с Сореном. Его обычно угрюмое лицо ожесточилось, и я делаю шаг назад, пытаясь сообразить, что, черт возьми, я натворила на этот раз.
Он входит без приглашения: — Конечно, пригласи себя сам, — говорю я, даже не задумываясь. Я пытаюсь поставить ногу, но шиплю от боли, когда осколок стекла вонзается глубже.
— Ты забыла свой телефон в моей машине, — я поднимаю глаза и вижу, как лицо Сорена смягчается, — что, черт возьми, произошло?
Он быстро подхватывает меня на руки и ведет вглубь дома. На его лице читается явное беспокойство, и я чувствую, что должна все объяснить.
— Джуд зашел и разбил стакан. Я случайно наступила на осколок.
Он садится на наш диван, держа меня на коленях. Поза интимная, заставляющая меня покраснеть без причины.
Он поднимает мою ногу и проводит пальцем по небольшому порезу: — Кровоточит.
— Мне просто нужно вытащить стекло, и все будет в порядке, — я пытаюсь слезть с его коленей, но он лишь сильнее прижимает меня к себе.
— Отсюда я вижу стекло лучше, чем ты, — не то что бы он ошибался. Я откидываюсь назад.
— Хорошо, — я прикрываю глаза рукой, но прекрасно вижу его из-под нее.
Поскольку он сосредоточен на моей ноге, я могу изучать его так, чтобы он не заметил. Он достает из переднего кармана перочинный нож и принимается за мою ногу, нежно выталкивая стекло из кожи, что я едва чувствую его.
— Можешь подержать для меня фонарик? — спрашивает он, не поднимая на меня глаз. Я включаю фонарик на своем телефоне и свечу им на ступню. Не могу поверить, что я даже не поняла, что забыла телефон.
Я чувствую давление и вздрагиваю, прежде чем он говорит: — Получилось, — в своей ладони он держит маленький осколок стекла.
— Спасибо.
Он сбрасывает мои ноги со своих колен, и я жду, что он уйдет, но вместо этого он проходит на кухню.
— Сорен, я все сделаю. Я знаю, что ты занят, — протестую я.
— Тебе нужен пластырь, и я не позволю тебе снова навредить себе, убирая это, — он смеряет меня взглядом. — Не смей вставать с этого дивана, пока я тебе не скажу!
— Как скажешь, Сатана, — я откидываюсь на подлокотник, мой рот кривится. Никто еще так не суетился вокруг меня. Это даже приятно.
Я вставляю наушники и включаю плейлист классической музыки на телефоне. Открываю всевозможные документы, которые могут помочь нам в этом деле, и просматриваю строчку за строчкой, чтобы понять, что я могу найти. Работа — это мой основной механизм преодоления, когда я в стрессе. Я не знаю ничего другого. Если сосредотачиваюсь на чем-то одном, все остальное не имеет значения, и мне становится легче дышать. Минуты превращаются в часы, пока я копаюсь в каждом деле, имеющем хоть малейшее сходство с наркогруппировкой, которой мы пытаемся предъявить обвинение. Утро пролетает спокойно, пока я не замечаю фигуру, нависшую надо мной. Я вытаскиваю наушники из ушей и смотрю на Конрада.
— Во сколько ты приехала? — спрашивает он.
Я вытягиваю на пол ноги, поджатые под себя: — Я приехала около четырех утра. Уже восемь?
До сегодняшнего дня я этого не чувствовала, но Конрад заставляет меня нервничать. Или это все мои мысли заставляют меня
