все еще крепко сжимая пистолет.
Я усаживаю маму в ее любимое кресло, и она одаривает меня одной из своих улыбок, которые помню с тех времен, когда была моложе. Я давно не видела ее в таком настроении.
— Ты выглядишь счастливой. Я годами не видела, чтобы ты так улыбалась, — комментирует она. Это заставляет меня остановиться, и я пожимаю плечами.
— Мне хочется думать, что я всегда счастлива, — я хмурюсь, пытаясь вспомнить, когда могла создать у нее впечатление, что это не так.
— Нет, Джиневра. Ты живешь и справляешься с трудностями, но я бы не сказала, что ты счастлива, — я не знаю, как воспринимать ее комментарий.
— Ну, думаю, я могу сказать то же самое и о тебе. Ты выглядишь счастливой, расслабленной и умиротворенной, — произнеся это, я беспокоюсь, что она воспримет мои слова неправильно. Мы так часто ссоримся, что я не хочу выводить ее из себя в первый же час после того, как она вернулась домой.
— Как я могу не быть счастливой? Моя единственная дочь влюблена и выходит замуж. Это все, чего я когда-либо хотела для тебя.
— Любовь. Это сильно сказано, — мое лицо мгновенно вспыхивает. Неужели это так очевидно?
— Ты выглядишь удивленной, — моя мама смеется, ее глаза искрятся.
Я сажусь напротив нее на маленькую подставку для ног: — Да. Я не привыкла к этому. Большинство моих воспоминаний о Сорене — его насмешки надо мной или грубость.
— Насколько я помню, ты отплачивала ему той же монетой.
— Может быть, — я смотрю на свои руки, думая о том, как все изменилось. Наше общение стало более дружелюбным, и мне нравится, как он дразнит меня, и как я поддразниваю его в ответ. Даже его одержимость автомобилями я нахожу очаровательной. Самый большой сдвиг заключается в том, что он первый человек, с которым я хочу разделить свой день. У меня никогда не было человека, который был бы моим якорем, который успокаивал бы и вызывал желание рассказать о своем дне. Больше всего меня беспокоит, что это временно и все это у меня отнимут. Я поднимаю глаза на маму: — Мне все еще кажется, что я жду, когда случится что-то ужасное.
Мамина рука ложится поверх моей: — Доверься своему сердцу, дорогая.
Я отворачиваюсь и смотрю на одинокое дерево на заднем дворе. Половина его листьев уже опала, а другая половина держится на волоске. Один сильный штормовой ветер, и листья исчезнут насовсем.
Наша входная дверь хлопает, и стены сотрясаются от удара.
— Джиневра! — сердитый голос Джуда отдается эхом от стен. — Что это? Никто не говорит мне, что моя младшая сестра выходит замуж за моего лучшего друга? — рычит он.
Мама пытается встать с кресла, но я кладу руку ей на плечо, удерживая ее на месте: — Я разберусь с этим. Не трать свою энергию.
Я встречаю брата на кухне и замираю, никогда раньше не видела его таким взвинченным. Его волосы растрепаны, глаза красные.
— Твоя мама только что вышла из больницы. Ты хоть знал, что она там, эгоистичный придурок? — кричу я, обхватывая руками свой живот. Мои пальцы цепляются за бока, впиваясь в плоть. Я еле сдерживаюсь, чтобы не ударить его по лицу. — Я звонила и оставляла сообщения. Ты не можешь позвонить домой, но ты можешь позвонить Сорену.
Он проводит рукой по своим и без того потрепанным волосам. Похоже, он делал это неоднократно, отчего его волосы встали дыбом.
Неприятный запах из его рта поражает меня прямо в сердце, когда он усмехается: — Ты выходишь замуж за Сорена Моретти? О чем, черт возьми, ты думаешь? — его губы поджаты, на лице читается отвращение. — Ты всегда ненавидела его, Джин.
— Тебя не было здесь, чтобы остановить это.
Он качает головой.
— Ни в одном сообщении, которое ты оставила, не говорилось, что ты выходишь замуж. Ты хочешь построить карьеру. Подумай об этом. Ты помогаешь сажать за решетку плохих парней. Ты понимаешь, кто станет твоим мужем?
Такое чувство, будто кто-то выбивает воздух из моих легких. Он говорит о том, что не дает мне покоя с момента помолвки. Как мне продолжать выполнять свою работу, когда я стану миссис Моретти? В голове темнеет, я заставляю себя сделать вдох.
— Да, меня ввели в курс дел, — сухо отвечаю я, чувствуя, как сводит желудок. Я люблю свою работу и карьеру. А есть ли вообще такая возможность, когда мы скажем «да»? Мои мысли борются друг с другом. Брак. Карьера. Любовь. Как все это может сочетаться?
Джуд либо не замечает, либо продолжает игнорировать мое внутреннее беспокойство: — Сорен заботится только о себе. Он трахнет тебя, а затем выбросит. Так работает его мозг. Ты лучше шлюхи, Джин, не делай этого, черт возьми!
— Возможно, тебе следовало быть здесь! — я набрасываюсь на него, расстроенная тем, что он отсутствовал, а теперь осуждает меня. — Как ты можешь так говорить о нем? Он же твой лучший друг! — подчеркиваю я.
— Он, блядь, не мой лучший друг. Он подавляет меня. Я солдат, когда должен быть кем-то большим. Он мудак, который использует всех, чтобы пробиться к вершине, — он берет со стола стакан и швыряет его в стену. Стекло разлетается повсюду, и я потрясенно ахаю.
— Что с тобой? — я подхожу к нему ближе и замечаю, что его глаза не могут ни на чем сфокусироваться.
Он делает шаг назад: — Он развратил тебя. Ты уже трахалась с ним, не так ли?
Я подхожу к нему, стараясь не задеть разбитое стекло, и бью его по лицу: — Никогда больше не говори со мной в таком тоне, — я кладу руку на бедро, пытаясь постоять за себя.
— Он использует тебя, а ты позволяешь ему, — разочарование, появившееся на его лице, заставляет меня усомниться в том, что я чувствовала ранее. Внезапно я ощущаю себя грязной, использованной и нелюбимой всеми в моей жизни. Что бы я ни делала, ни для кого этого недостаточно.
— Джуд!
— Не жди, что я буду на твоей свадьбе, — он почесывает заросшую щетиной челюсть, качая головой.
— Я не так тебя воспитывала, Джуд, — я поворачиваюсь к матери, которая держится за перила, чтобы не упасть.
— Нет, ты научила меня, что когда Моретти что-то у нас забирают, мы принимаем это, — он выбегает из дома, захлопывая дверь с такой силой, что ее верхняя часть слетает с петель.
— Не смей его слушать. Я своими глазами видела, что у вас с Сореном, — она делает небольшую паузу,
