class="p1">Так написал Брехт в стихотворении «Голливуд». Однако вскоре жизнь изменилась, в том числе и для автора «Трехгрошовой оперы». И дело было не только в том, что на Парнасе стало тесно, но и в том, что пролетарские фильмы – о производстве хлеба, например – никто не хотел ставить. Можно ли было надеяться, что студия Metro-Goldwyn-Mayer возьмется за съемку фильма по пьесе «Джо-мясоруб из Чикаго»? С той же вероятностью можно было ожидать, что Брехт поставит «Унесенных ветром» в театре «Берлинер ансамбль» в Восточном Берлине, как высказался один здравомыслящий продюсер «мgм» много лет спустя.
Тем не менее Берт, как его предпочитали называть американцы, всё же смог кое-как пополнить семейный бюджет. Фриц Ланг уговорил Брехта и актера Джона Уэксли написать сценарий для антифашистского фильма, который впоследствии получил название «Палачи тоже умирают». Но за спиной у Брехта Уэксли принял все правки и замечания Фрица Ланга и Голливуда, от которых Брехт неделями отбивался. К тому же сценарий урезали наполовину. В довершение всего, в титрах в качестве сценариста указали только Уэксли.
Брехт подал протест в голливудскую Гильдию сценаристов, и Ланг принял его сторону, но всё было напрасно. И всё же за эту работу Брехт получил гонорар, на который смог жить два года и писать пьесы, среди которых и «Швейк во Второй мировой войне». Он также смог купить себе дом с застекленной верандой на Двадцать шестой улице, в двух кварталах от прежнего дома.
Этот дом сохранился. Мимо катит парень на скейтборде. Входная дверь находится в торце веранды. Я звоню. На веранду опасливо выкрадывается пожилая дама и осматривает меня. Я представляюсь через стекло, но она качает головой и показывает пальцем на почтовый ящик, встроенный в стеклянную панель. Ясно, будем общаться через почтовый ящик. Я спрашиваю у почтового ящика, знает ли он, что в этом доме когда-то жил писатель по фамилии Брехт.
Дама выглядит заинтересованной. «Вы что-то продаете? Что там у вас?» Я снова наклоняюсь к почтовому ящику и объясняю, что я ничего не продаю. Дама теряет интерес. А, Брехт, – говорит она и делает жест, словно от чего-то отмахивается.
Где-то здесь неподалеку жила семья, которая полагала, что Брехт был военным шпионом. Дело было в конце 1941 года. Все эти приезжие немцы – это же настоящее вторжение! Того и гляди, мы услышим «Хайль Гитлер!». А в кабинете у «шпиона» на стенах развешаны карты Европы, и на них он отмечает все военные действия! А его дочь вернула книги в библиотеку с какими-то секретными записками внутри!
Весной 1947 года «охота на ведьм» добралась и до Голливуда. Брехт как раз паковал вещи, чтобы вернуться в Европу, когда его вызвали в Вашингтон для разбирательства по поводу его антиамериканской деятельности. Даже Чаплин получил такую же повестку. Брехт ловко отбился от всех вопросов о его деятельности в качестве «коммунистического агента» и был отпущен.
На следующий день он сел в самолет и навсегда покинул этот эмигрантский рай. Его последним пристанищем стала утопическая противоположность Лос-Анджелесу – Восточная Германия.
Пять лет спустя Томас Манн также покинул страну, в которой он имел такое высокое положение, и где всё изменилось с кончиной Рузвельта. Убежденного антифашиста и проамериканца Манна теперь выставляли коммунистом. Отель «Беверли-Хиллз» отказал в предоставлении помещения для встречи одной политической группы, когда стало известно, что среди выступающих будет Томас Манн.
– Ужасное было время, – подчеркивает Конрад Келлен. – Типы вроде Маккарти были особенно враждебно настроены в отношении Эрики Манн, которая придерживалась гораздо более «левых» взглядов, чем ее отец. Но всё это было тяжело и для самого Манна, как и для многих других. Так что он решил уехать.
7
Томасу Манну было семьдесят семь лет, когда он вернулся в Европу. Он обосновался в Швейцарии – единственной стране, где, как он чувствовал, он в принципе сможет прижиться. Три года спустя он ушел в небытие.
– Он никогда бы не смог вернуться в Германию, никогда, – уверяет Келлен.
Лишь немногие из эмигрантов решились вернуться в Германию, и среди них – Адорно и Хоркхаймер. Мартин Джей, историк из Калифорнийского университета в Беркли, долгое время изучал историю Франкфуртской школы и особенно годы, проведенные ее представителями в США.
– Американская культура невероятно выиграла от того, что здесь проживало столько представителей немецкой культурной элиты, – говорит Джей, когда мы сидим на террасе его дома в Сан-Франциско. – Потому что для эмигрантов взаимосвязь высокой культуры и развлекательной была само собой разумеющейся, в то время как многие американские интеллектуалы испытывали серьезное влияние пуританизма или же рассматривали высокую культуру исключительно с точки зрения морали. Эмигранты же были «мандаринами» с радикальными идеями – соблазнительная смесь.
Франкфуртская школа получила широкую известность в разделенной после войны Германии, и Адорно с Хоркхаймером пользовались всеобщим уважением. Хоркхаймер был назначен ректором университета во Франкфурте – и стал, таким образом, первым человеком еврейского происхождения, получившим этот пост.
Однако ближе к концу 1960-х годов молодое поколение с левыми взглядами выступило против Адорно и прочих. Адорно был представителем буржуазии, утверждали они, а значит – предал идеалы революции. Он пережил публичное унижение, когда группа студентов, среди которых были девушки, обнажившие грудь, сорвала лекцию Адорно.
Однажды история лишила их родины, и Веймарскую культуру пришлось вывезти в Лос-Анджелес – город, где культурный налет был настолько тонок, что, как сказал Брехт, «песок пустыни проступит, стоит лишь немного поскрести».
Однако именно там, в США, они научились ценить демократический образ жизни и поняли, что категорическая защита элитарной культуры в долгосрочной перспективе обречена на провал.
Будучи в Лос-Анджелесе, Адорно составил сборник личных рассуждений, который посвятил другу Максу. Книга получила название «Minima Moralia. Размышления об ущербной жизни». История заставила их обоих покинуть Германию, но когда спустя пятнадцать лет они вернулись домой, история лишила их родины во второй раз.
Размышления в самолете
Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 8 апреля 1997 года под названием «Внимание! Новый мир: кондиционированный кошмар».
В 1950-е годы Хайдеггер рассуждал о технике и о понятии инструментальности[74]. То было в начале «атомной эры», телевидение еще было новинкой, и Хайдеггеру не нравилось то, что он наблюдал. Ну, тогда он еще не слышал о поющих зонтах.
Поющий зонт – лишь одно из множества технических достижений нашего времени. Этот зонт проделал долгий путь: от идеи к проекту, от проекта к опытному образцу, затем к патенту – и, наконец, к продукту. Благодаря чипу, встроенному в ручку, зонт поет «Singin’
