гор и перестать возмущаться. Я тяжело вздыхаю и перевожу взгляд на Дина, который выглядит так, будто позирует для какого-то журнала о приключениях на природе. Он вальяжно сидит в адирондакском кресле, одетый в белую спортивную футболку и солнцезащитные очки, пьет пиво и проводит рукой по своим темным волосам, словно ему нет дела до всего на свете. Мой взгляд опускается к его обтягивающим черным велосипедным шортам. Обычно парни в таких шортах не привлекают моего внимания… но бедра Дина до смешного мускулистые. Эластичная ткань обтягивает выпуклость, которую я видела во плоти прошлой ночью, что делает очень неловкие вещи с моим телом теперь, когда я больше не кричу от злости.
Я застенчиво расчесываю пальцами волосы, потому что, вероятно, выгляжу так, будто нахожусь в состоянии маниакального приступа. Что не так уж и далеко от истины. Делаю еще один глоток и улыбаюсь ему.
— Мое горло наконец-то перестало болеть от всех этих криков.
Дин хмурится.
— Мне действительно жаль. Во мне есть эта соревновательная жилка, и я совершенно не обратил внимания на то, что ты сходила с ума.
— Все в порядке. — Я отмахиваюсь от него. — Я пыталась вести себя спокойно.
Дин снимает солнцезащитные очки и смотрит на меня карамельно-карими глазами, которые я наконец-то могу оценить снова, теперь, когда из моих глаз исчезла пелена ярости.
— Почему ты пыталась изобразить спокойствие?
Я делаю секундную паузу, жуя губу, прежде чем решиться поразить его мыслями, которые весь день крутились у меня в голове.
— Я не была уверена, что именно значила прошлая ночь.
— А что ты хочешь, чтобы она значила? — спрашивает он, глядя на меня серьезным взглядом, который заставляет меня ерзать на своем месте.
Я перевожу взгляд и снова смотрю на горы.
— Я не знаю… Я ждала, что ты что-то скажешь. Ты весь день вел себя так мило со мной, но я не знала, было ли это притворством для твоих друзей или из-за того, что мы сделали прошлой ночью.
Оборачиваюсь и вижу, что Дин наблюдает за мной, беспокойство искажает его черты.
— Ты жалеешь о прошлой ночи? — серьезно спрашивает он.
— Нет, — быстро отвечаю я, расширив глаза. — То есть, я была навеселе, но знала, что делала. — Я делаю паузу, вытирая пальцами конденсат на своем пивном бокале, прежде чем нервно добавить: — И думаю, что это было даже весело.
Плечи Дина, кажется, расслабляются, когда он обдумывает мой ответ.
— Очень рад это слышать. Меня весь день напрягала мысль о том, что я мог воспользоваться тобой.
— Воспользовался мной? — Я качаю головой и издаю самодовольный смешок. — Это была моя идея, помнишь? Я практически бросилась на тебя.
— Знаю, но все же. У меня есть жесткое правило — не дурачиться с кем-то, кто выпил. То, что мы сделали прошлой ночью, было неожиданно и не тем, на что я обычно соглашаюсь. Так что я не горжусь этим.
Я отшатываюсь от последнего замечания, и, к моему ужасу, глаза начинает щипать, ведь его слова вызывают постыдный отклик глубоко внутри меня. Он не гордится? Неужели то, что мы сделали, было для него настолько постыдным? Боже, а я только что призналась, как мне это понравилось.
Святое дерьмо, это так унизительно.
Дин замечает перемену моего настроения, и его челюсть открывается от ужаса.
— Я не это имел в виду, Нора. Я просто имел в виду… черт.
Я вскакиваю с места, отчаянно пытаясь скрыться от его пристального взгляда, как вдруг теплая рука обвивается вокруг моего локтя, и Дин притягивает меня к себе, усаживая на колени. Он гладит меня по щеке и убирает с моего лица пряди волос, пока я пытаюсь придать лицу невозмутимое выражение.
— Я не имел в виду то, как это получилось.
— Все в порядке, — жестко отвечаю я, выпрямляясь в его руках, отворачиваясь и делая успокаивающий вдох.
— Нет, не нормально. — Он поворачивает мое лицо обратно к себе, потирая большим пальцем скулу, по которой бежит горячая дорожка слезы. Он раздумывает, что сказать дальше, и наконец предлагает: — Этот комментарий относится к моим родителям. Это не имеет никакого отношения к тебе и тому, что мы сделали. То, что мы сделали, было горячо. И я рад, что это произошло, но только потому, что ты тоже. Никаких сожалений, верно?
Он смотрит в мои глаза с беспокойством, как будто все еще не уверен в том, что мы поступили неправильно. Но его беспокоит не то, что мы сделали. Его пугает то, как я отношусь к этому сейчас, при свете дня.
— Я уже сказала, что не жалею об этом, Дин, — отвечаю я, расслабляясь на его коленях и касаясь хмурой линии между его бровями. — В чем дело? Почему ты так волнуешься? Какое отношение это имеет к твоим родителям?
Дин гримасничает, словно не хочет говорить об этом, но потом вздыхает, когда я продолжаю выжидательно смотреть на него. Он отпускает мою щеку, выпрямляется и делает долгий глоток пива, прежде чем, наконец, сдаться.
— Они постоянно напивались и дрались у меня на глазах. Я был ребенком, но отчетливо помню, как они приходили домой поздно и кричали ужасные вещи друг другу. И даже обо мне.
— Например, что? — спрашиваю я, не сводя глаз с Дина, который, похоже, борется с воспоминаниями. — Что они могли сказать о тебе?
— Например, мой отец обвинял мою мать в том, что она забеременела, чтобы заманить его в ловушку, потому что он богат, и что она должна была сделать аборт, как он хотел. Он кричал это ей, как будто не знал, что я дома. Но я всегда был там. Слушать, как они ругались было ужасно… но потом мне приходилось слушать, как они, — он сглатывает, и я смотрю, как двигается его кадык, — мирились. Это был полный пиздец. Я не мог поверить, что они могли быть близки друг с другом после того, как наговорили такие ужасные вещи. Но они были так пьяны, что, по-моему, не понимали, что говорят или делают.
— Господи, Дин, — выдыхаю я, потому что не знаю, что еще сказать. — Это ужасно.
