грязными пальчиками», она в очередной раз заявила им, что они грешницы и что всю жизнь свою они проведут во грехе, который унаследовали от матерей, совершивших гнусные деяния, чтобы произвести их на свет. Она велела им стать на колени у своих кроватей и, закрыв руками глаза, покаяться в своей греховности Богу, и пока они тихо молились, она ходила от кровати к кровати по кругу, шлепая их по склоненным головам, шлепая своей тяжелой рукой их по шеям и ушам, пока некоторые не заплакали и этот плач не удовлетворил ее – только тогда она остановилась. Но потом оказалось, что этого ей все-таки было мало. Лили подняла взгляд и увидела, что сестра Мод идет туда, где стояли ночные вазы, вынутые из шкафа. Она подняла одну из них, из белого фарфора, занесла ее над решеткой очага и отпустила – ваза упала и раскололась на куски.
Она обернулась и заметила, что Лили смотрит на нее.
– Так, – сказала она. – Будь любезна, мисс Негодница, объясни, зачем ты намеренно уничтожила сие ценное имущество госпиталя!
Лили молчала. От шлепков сестры Мод у нее кружилась голова. Она вроде бы понимала, что ее обвиняют в разбитии ночной вазы, но ей казалось, что сестра Мод говорит на чужом, неведомом ей языке.
– Я жду, – сказала сестра Мод. – Я желаю знать, зачем ты совершила такой варварский поступок.
– Я его не совершала, – тихо ответила Лили. – Это вы разбили вазу.
– Что? Что ты сказала?
– Это вы разбили вазу.
– Дети! – вскричала сестра Мод. – Посмотрите сюда! Господь наш все равно не слышит ваших молитв. Он глух к таким тщетным просьбам. А теперь одна из вас гнусно лжет, и, если вы встанете на ее сторону, ее вина ляжет на всех вас, и вы будете наказаны, что вам вряд ли понравится. Ну, кто-нибудь изволит сообщить мне, кто разбил ночную вазу?
Все молчали. Многие девочки, видимо, все еще не успокоились после рыданий, вызванных шлепками, поэтому стояли на коленях, всхлипывали и терли кулачками глаза, возможно, надеясь, что если они не видят сестру Мод, то и она их не видит.
Тишина в комнате, похоже, подействовала на сестру Мод, как сильное снадобье. Она метнулась через всю комнату с таким остервенением, какого Лили прежде в ней не замечала. Она поставила Лили на ноги, заломила ей руку за спину и вытолкнула ее в середину комнаты.
– Девочки! – вскричала она. – Как мне надоел этот ребенок! Лили Мортимер не без причины зовется мисс Негодницей. Негодные поступки совершают только те, кого переполняет гордыня, и, как вам уже должно быть известно из уроков «Слова Божиего», гордыня – это смертный грех. Полагаю, вы знаете, что уготовано той, что совершила смертный грех? Может, вы и не способны этого представить – так я вам расскажу. В аду грешница будет страдать от неутолимой жажды. Ее тело будет гореть неугасимым огнем, от которого некуда деться. И все чувства ее затмят ужасные видения, и вонь, и невообразимый шум, и все это ни на секунду не ослабнет; никакой передышки, одни мучения, которые длятся вечность.
В комнате снова зарыдали. Лили не плакала. Боль в вывернутой руке была ужасной, и она знала, что сестра Мод ждет, когда она сломается, но доставлять ей удовольствие она не желала. Раз уж она «мисс Негодница», то ни за что не уступит этой женщине, какие бы наказания ее ни ждали.
– Прекратите плакать! – скомандовала сестра Мод. – Сейчас же все прекратите плакать, а ты, Верити, и ты, Венеция, подберите осколки вазы, а потом возьмите метлу и подметите все остальное, отправляйтесь по кроватям и до моего возвращения ведите себя тихо.
Названные девочки, Верити и Венеция, поднялись, лица у обеих были красными от плача. Лили знала, что обе они добродушны, одна из них выросла в приемной семье у столяра и все пыталась собирать крошечную мебель из палочек и обрезков от дров, которые отыскивала во дворе. Сестра Мод поволокла Лили в сторону двери, и Лили увидела, что Верити и Венеция смотрят на нее с ужасом, гадая, куда ее тащит сестра. Лили хотелось сказать им: «Не бойтесь за меня. Что бы она со мною ни сделала, я снесу это и не сломаюсь, потому что теперь она – мой враг, а я – солдат в алом кителе, и я буду сражаться и не сдамся».
Она не знала, что ждало ее впереди.
Ее вывели из дортуара и потащили через знакомый коридор, затем – туда, где она прежде не бывала, – на двери висел знак со словами «Стой. Детям вход воспрещен». За дверью начинался узкий лестничный пролет. Когда они подошли туда, сестра Мод ослабила хватку и толкнула Лили вперед, и продолжала подталкивать, пока Лили не упала, больно ударившись коленями о ступени.
– Наверх! – приказала сестра Мод. – Шагай наверх!
Спотыкаясь, она зашагала наверх, рука сестры Мод упиралась ей в поясницу, и, чтобы не бояться, Лили принялась думать об изъяне леди Элизабет и как ей, Лили, подвезло, что у нее спина прямая и гибкая, как ивовый прутик.
Они достигли темной лестничной площадки, на которой пахло щелоком, из-за чего Лили вспомнилась прачечная в обители, где они с Бриджет проработали три дня, прежде чем их отвезли обратно в госпиталь на телеге Томаса. Она вспомнила и Берти, и как Берти в конце концов съели, потушив ее мясо с ароматным розмарином, и как все это казалось частью какого-то давно забытого счастья, которого она лишилась, когда Бриджет умерла.
Сестра Мод открыла дверь и втолкнула Лили в спальню, где было высокое скошенное окно, смотревшее в небо. В комнате стояла узкая кровать, поверх матраса были туго натянуты простыня и одеяло, и еще Лили заметила лоскутный коврик перед маленьким погасшим очагом, и кресло-качалку, и узкий стеллаж для книг, и корзинку с рукоделием, и поняла, что это была комната сестры Мод, то место, где она проводила время, когда не надзирала за детьми, и Лили невольно вообразила, как ее враг сидит в этом кресле и раскачивается взад и вперед, взад и вперед с такой силой, что кресло теряет равновесие, и враг падает лицом точно в лоскутный коврик, и затем искра вылетает из камина и приземляется на волосы сестры Мод, и те занимаются огнем, и огонь ползет по ее шее, и по рукам, и по спине, и сжигает все ее тело и горит неугасимо, прямо как огонь в аду…
Сестра Мод показала на кровать.
– Здесь, – сказала она, – с теми,
