src="images/i_029.jpg"/>
Тот добрый господин доктор, который принял решение незамедлительно вернуть Хайди на родину, шёл по широкой улице к дому Сеземанов.
Стояло солнечное сентябрьское утро, такое ясное и ласковое, что все люди, казалось, должны были ему радоваться. Но господин доктор смотрел себе под ноги, на камни мостовой, и даже не замечал над собой синего неба. На лице его отражалась печаль, прежде ему совсем несвойственная, а волосы стали намного белее, чем были весной. У доктора была единственная дочь, самая близкая ему душа после смерти жены, составлявшая всю его радость. Несколько месяцев назад смерть отняла у него и эту цветущую девушку. С тех пор господина доктора уже никто не видел по-настоящему весёлым, каким его знали раньше.
Доктор позвонил в колокольчик, и Себастиан со всей возможной предупредительностью открыл ему дверь, сразу же сделав всё, чего можно было ожидать от преданного слуги, – ведь господин доктор был не только лучшим другом хозяина дома и его дочки: как и всюду, своим дружелюбием он давно расположил к себе всех жильцов этого дома и сделал их своими добрыми друзьями.
– Всё по-прежнему, Себастиан? – осведомился господин доктор, как обычно, приветливым тоном и стал подниматься по лестнице.
Себастиан сопровождал его, продолжая выказывать все знаки преданности, хотя господин доктор их не мог видеть, потому что шёл впереди.
– Как хорошо, что ты здесь, доктор! – воскликнул господин Сеземан, вставая навстречу вошедшему. – Мы должны ещё раз как следует обговорить поездку в Швейцарию, я хочу услышать от тебя, остаёшься ли ты при своём мнении даже после того, как у Клары наступило решительное улучшение.
– Мой дорогой Сеземан, как прикажешь это понимать? – ответил гость, усаживаясь рядом с другом. – Как мне недостаёт здесь твоей матери! При ней всё становится просто и ясно и входит в нужное русло. А с тобой ведь ни о чём не договоришься. Сегодня ты посылаешь за мной уже в третий раз, чтобы я опять сказал тебе то же самое.
– Да, ты прав, эта история уже истощила твоё терпение, но всё же ты должен понять, – и господин Сеземан просительно положил руку на плечо друга, – мне будет очень тяжело отказать ребёнку в том, что ему твёрдо обещано и чего он месяцами ждёт с великим нетерпением. И все трудности последнего времени ребёнок стоически переносил, питаясь одной лишь надеждой, что сможет отправиться в Альпы к своей подруге Хайди. И ты требуешь, чтобы этому милому ребёнку, и без того лишённому слишком многого, родной отец перечеркнул давно лелеемую надежду? Да это почти невозможно.
– Сеземан, так надо, – твёрдо сказал господин доктор, а поскольку друг его сидел притихший и подавленный, он через некоторое время продолжил: – Подумай сам, как обстоят дела. У Клары уже несколько лет не было такого тяжёлого лета, как нынешнее. О столь длительном путешествии не может быть и речи без риска самых худших последствий. Вот начался сентябрь, в Альпах ещё очень живописно, но похолодать может в любой момент. Дни уже короткие, и оставаться наверху и проводить там ночи Клара никак не сможет. Ей пришлось бы подниматься туда заново каждый день для того, чтобы провести там лишь пару часов. Одна только дорога от Бад-Рагаца займёт несколько часов, поскольку нести её вверх придётся в кресле. Короче, Сеземан, нельзя! Но я хочу войти в твоё положение и поговорить с Кларой – она ведь разумная девочка, – я хочу рассказать ей про мой план. В будущем мае она поедет для начала только в Рагац, там ей придётся принять долгий курс водного лечения – до тех пор, пока в Альпах не станет совсем тепло. После этого её будут изредка относить наверх, и она, уже подлечившись и окрепнув, совсем по-другому сможет насладиться этими горными местами, чем сейчас. Ты же понимаешь, Сеземан, если мы ещё хотим питать хотя бы малую надежду на улучшение состояния твоего ребёнка, мы обязаны соблюдать чрезвычайно щадящий режим и проводить тщательное лечение.
Господин Сеземан, до сих пор слушавший молча и с выражением печального смирения, тут вдруг встрепенулся.
– Доктор, – воскликнул он, – скажи мне честно, у тебя действительно ещё есть надежда на перемену её состояния?
Господин доктор пожал плечами.
– Мало, – еле слышно сказал он. – Но, друг мой, вспомни же на миг и обо мне! У тебя хотя бы есть любимое дитя, которое тоскует по тебе и радуется твоему возвращению домой, когда ты в отъезде. Тебе не приходится возвращаться в вымерший дом и садиться за стол в одиночестве. И твоему ребёнку дома хорошо. Хоть он и лишён многого из того, чем наслаждаются другие, но у него есть и много преимуществ перед ними. Нет, Сеземан, вам не на что особо жаловаться, вам ведь хорошо вместе. Вспомни про мой одинокий дом!
Господин Сеземан встал и принялся большими шагами мерить комнату, как обычно делал, когда был сильно сосредоточен на чём-то. Внезапно он резко остановился перед своим другом и хлопнул его по плечу.
– Доктор, у меня есть одна мысль: я не могу видеть тебя таким, ведь ты ещё не старый. Ты должен немного отвлечься от себя самого. И знаешь как? Отправляйся-ка в путешествие и навести Хайди в её Альпах от имени нас всех.
Господин доктор был изрядно удивлён таким предложением и сразу хотел отказаться, но господин Сеземан не дал ему на это времени. Он так преисполнился своей новой идеей, что подхватил друга под руку и повлёк за собой в комнату своей дочери. Добрый господин доктор всегда был для больной Клары желанным гостем, поскольку заботливо лечил её с незапамятных времён и всякий раз, приходя, рассказывал что-нибудь весёлое и ободряющее. Она хорошо знала, отчего теперь всё изменилось, и хотела бы хоть однажды его чем-то порадовать. Клара сейчас же протянула ему руку, и он сел рядом с ней. Господин Сеземан тоже придвинул свой стул и заговорил о поездке в Швейцарию и о том, как сам мечтал о ней. Но от главного пункта – от того, что эта поездка не может состояться, – он ловко ускользнул, боясь неминуемых слёз Клары. Потом быстро переключился на новую мысль и привлёк внимание Клары к тому, насколько благотворно скажется такая поездка на их добром друге, если он устроит себе каникулы.
Слёзы и в самом деле наводнили её голубые глаза, как Клара ни старалась их подавить, зная, что папа не может видеть её плачущей. Но узнать, что ничего не состоится, было для неё слишком жестоким ударом, ведь ожидание поездки к Хайди составляло её единственную радость и утешение всё лето, во все её долгие одинокие часы. Однако торговаться Клара не была приучена, она слишком хорошо знала, что папа отказывает только в том, что может навредить ей и потому попадает под запрет. Она проглотила слёзы и теперь обратилась к единственной надежде, которая ей оставалась. Она взяла руку своего доброго друга и, поглаживая её, принялась умолять его:
– О, прошу вас, господин доктор, не правда ли, вы поедете к Хайди, а потом придёте, чтобы всё мне рассказать: как вам понравилось там, наверху, и что поделывает Хайди, и дедушка, и Петер, и козы, я их всех так хорошо знаю! И ещё: возьмите с собой то, что
