было прекрасное настроение. Она тогда могла рассмеяться из-за любого пустяка!
— Бедная… — прошептала Алена. — Ты… ты ее кому-нибудь показывал?
— Она ходила к психотерапевту, но ничего особенного тот не обнаружил. Обычная сезонная депрессия. В декабре бывает у многих. Поэтому всех так поразило, что она решила уйти из жизни. Никто не ожидал…
«Атараксия! — вспомнила Алена странное слово. — В наше время никак нельзя без нее! Если бы Вика знала про атараксию…»
— Может быть, у Вики были неприятности на работе?
— Она не работала. Несколько лет назад окончила курсы ландшафтного дизайна — вот и все. Я не заставлял ее ничего делать, она была абсолютно свободна.
— А дети? — спросила Алена. Об этом она не могла не спросить. Селетин нахмурился, но тем не менее ответил довольно спокойно:
— Детей она не хотела. Не хотела — и все. Ни ее, ни мое здоровье тут ни при чем.
— А ты?
— Что — я?
— Ты хотел детей?
— Какая разница… — пробормотал он, продолжая смотреть в окно. — Теперь уже нет смысла все это обсуждать.
— Теперь все ясно, — сказала Алена. — И ты стал приходить в этот парк каждые выходные!
— Глупо как-то… — неохотно согласился он. — Я ведь и уехал отсюда потому, что хотел забыть о прошлом. Уехал, но все время возвращался! Сидел здесь, у пруда, — сам не знаю почему! И что самое странное — даже голову боялся повернуть в сторону этих окон. Мне казалось, что если я посмотрю — то увижу в окне ее. Вику…
У Алены холодок пробежал между лопаток.
— А в конце декабря, когда прошел ровно год после ее смерти, я все-таки взглянул на окна. И мне показалось, будто я увидел чей-то силуэт… — бесстрастно продолжил Роман. — Мне показалось, что это она, Вика, — наблюдает за мной. И тогда я решил зайти…
— А в твоей бывшей квартире — я.
— Да, ты. Я сначала даже твоего лица не увидел. Так странно: смотрел — и не видел. А потом ты стала играть на рояле, и у меня в душе что-то перевернулось. Все-таки музыка, она… Ну, да ты знаешь!
Алена подошла к нему сзади, обняла. Но он не отозвался — неподвижный, холодный, окаменевший, все продолжал смотреть на зимний парк.
— Я пойду, — сказал он тихо.
— Куда?
— Домой. Я позвоню тебе. Завтра.
— Рома, миленький, прости меня! — взмолилась она, корчась изнутри от нестерпимой жалости — к нему, к бедной Вике, ко всему миру.
— Все хорошо, ты ни в чем не виновата. Просто…
— Хочешь, я тебе сыграю?
Он повернулся. Его глаза были странно серьезны, неподвижны.
— Не надо. Ты ведь не хочешь, чтобы я заплакал? По-моему, нет ничего хуже, когда мужчины плачут.
И он ушел.
Оставшись одна, Алена принялась обходить квартиру. Прикасалась к стенам, к дверным ручкам — точно слепая… Теперь, когда стало окончательно ясно, что Виктория была женой Романа (боже мой — целых четырнадцать лет!), что она действительно жила здесь, и самое главное — умерла, Алена чувствовала себя совсем растерянной.
Дурак Бугров назвал Рому Синей Бородой! Нет, а Калерия-то Львовна… Ведь обещала, что Борису — ни словечка! А Рома…
Алене было так жаль Селетина, что у нее просто сердце разрывалось. И она еще посмела затеять это глупое расследование, втянуть совершенно посторонних людей… Все для того, чтобы вновь вытащить на свет божий чужую боль!
Она включила телевизор — чтобы хоть как-то отвлечься.
— …но заместитель министра так и не сумел объяснить, откуда у его жены недвижимость в Подмосковье. Мы провели собственное расследование, и наша съемочная группа выяснила следующее… — вешал с экрана правдолюб Никита Ратманов. Некоторое время Алена внимательно слушала его. Ратманов — бритый, в огромных очках, был очень некрасив, но тем не менее обладал «обаянием интеллекта», как сказала бы Сима. Он разоблачил замминистра с женой, потом министра, потом пошел еще выше…
— Господи, и как только не боится! — усмехнулась Алена и выключила телевизор.
Села за рояль, хотела сыграть «Фантазию» Шумана, но тут ее поразила новая, неожиданная мысль, которая до того просто не приходила в голову.
А что, если Селетин сам себя обманывает? И вовсе не ее, Алену, он любит, а Вику, свою покойную жену? А Алена — лишь некая ее замена, проекция, голограмма, оказавшаяся именно там, где он привык видеть Вику?..
Она вскочила и подошла к зеркалу. Темные волосы, светло-карие глаза, строго сжатые губы… Безусловно, на Вику она не была похожа. Ни одной общей черты, ничего общего! Алена хорошо запомнила тот портрет на векшинском кладбище — портрет безмятежно улыбающейся женщины с васильковыми глазами. Да и судя по рассказу Селетина, Вика была женщиной эмоциональной, с часто меняющимся настроением, могла легко заплакать, легко рассмеяться.
«Нет, он не увидел ее во мне — глазами, он услышал ее — через музыку!» — догадалась Алена.
Это и было то самое, что тревожило ее с самого начала знакомства с Селетиным, — то, что он так стремительно полюбил ее, с такой готовностью сделал предложение — словно знал ее, Алену, уже давно. Он стремился к Вике — возлюбленной, которую потерял.
* * *
— …я не понимаю: что вы от меня хотите? — Алеша неприязненно отстранился от Бориса.
Они сидели в кафе возле метро, где было шумно и толкался народ. Перед ними стояли пузатые кружки с пивом.
— Я предлагаю временное перемирие — вот что! — засмеялся Борис, очищая воблу. — На данном этапе нам необходимо объединить свои усилия.
— На каком еще этапе?
— Пока Алена с этим типусом. Я же говорил — он самый настоящий маньяк. Убил свою жену. Синяя Борода, одним словом!
— Нет у него никакой бороды! — раздраженно возразил Алеша.
— Я о персонаже из детских сказок!
— А… Теперь понятно, — кивнул Алеша с тоской. Особого энтузиазма он не проявлял, и это очень злило Бориса, который жаждал организовать немедленное наступление.
— Неужели тебе наплевать на нее?
— Нет, конечно! Я просто не представляю, что вы от меня хотите…
— Мы должны отвадить типуса от Алены.
— Каким образом?
— Я не знаю каким! — нетерпеливо воскликнул Борис. — Я потому и предлагаю перемирие, чтобы мы вместе что-нибудь придумали! Я и ты, ты и я — понятно?.. Ну, а потом, когда типус исчезнет с горизонта, мы снова разделимся.
— То, что вы говорите, — ужасно глупо. По-моему, тут уж ничего не изменишь — она его любит.
— Не любит, а влюблена! Чувствуешь разницу? — Борис протянул Алеше очищенную воблу. — На… Любовь появляется не сразу. А попервоначалу — всякие страсти-мордасти пузырятся — ну, почти как эта пена… — Он дунул на кружку. — И в этот
